Сверток развязала и развернула Рэйчел; Ник нависал над ней, словно это был его подарок — трудно сказать, получал он его или дарил, ибо его обуревал двойной восторг щедрости и обладания. Когда Рэйчел извлекла из свертка небольшую картину, Ник закусил губу, чтобы не вскрикнуть. Он твердо решил молчать.
— Боже мой… — проговорила Рэйчел восхищенно, но без удивления — демонстрировать удивление она считала вульгарным. — Очаровательно! — И подняла картину, чтобы все на нее посмотрели.
— М-м… — промычал Лайонел, улыбаясь мудрой улыбкой человека, сделавшего хороший выбор.
— В самом деле, вы слишком добры… — пробормотал Джеральд и уставился на картину, надеясь, что кто-нибудь ему объяснит, что это такое.
Это был пейзаж, примерно девять дюймов в ширину и двенадцать в вышину, написанный одними лишь вертикальными мазками тонкой кисти, так что казалось, что трава и деревья чуть колышутся в легком ветерке весеннего утра. На переднем плане лежала на траве черно-белая корова, чуть поодаль разговаривали женщина в белой шали и мужчина в широкополой коричневой шляпе. Рама была простая, без всяких украшений, блестящая тусклой позолотой.
— Здорово! — сказал Тоби.
Кэтрин, разглядывавшая картину так, словно пыталась обнаружить какой-то подвох, сказала:
— Это ведь Гоген, правильно?
И в тот же миг Ник, не в силах больше молчать, сказал:
— Это Гоген.
— Очень хорош, правда? — сказал Лайонел. — Это «Le Matin aux Champs»
[18]
, миниатюрная версия полотна в Брюсселе. Увел ее, можно сказать, из-под носа у владельца «Сони». Мне показалось, для него она маловата. Не та картина, на которую стоит тратить деньги. — И Ник рассмеялся вместе с ним, словно был не меньше осведомлен о вкусах владельца «Сони».
— Нет, Лайонел, в самом деле… — Джеральд моргал и встряхивал головой, давая всем понять, что производит подсчет в уме. — Это да еще серебро…
Кэтрин тоже потрясла головой и сказала:
— Ничего себе!
Ее реплика прозвучала скорее обвиняюще, как будто она стыдилась, что на подарки потрачено столько денег.
Картина переходила из рук в руки; каждый улыбался, вздыхал, поворачивал ее к свету и передавал дальше с неохотой, словно зачарованный чувством обладания.
— А куда же мы ее повесим? — поинтересовался Джеральд, и Ник поспешно засмеялся, чтобы заглушить эти слова — они прозвучали грубовато и без особой благодарности.
В это время внизу хлопнула дверь, и Рэйчел вышла взглянуть, кто пришел.
— Поднимайся наверх, дорогая, — окликнула она и, вернувшись в гостиную, объяснила: — Это Пенни.
— Вот, пусть она нам скажет, что об этом думает! — произнес Джеральд, словно обрадовавшись, что Пенни может быть хоть чем-то полезна, и поставил картину на рояль, лицом к Листу.
— Пенни? — переспросила Кэтрин. — А что она может сказать? Она же ничего не понимает в живописи! — И покорно рассмеялась, понимая, что сегодня — не ее день.
— Ну… — протянул Джеральд, — ну, она же как-никак дочь художника!
И потянулся за шампанским. Когда появилась Пенни, он уже ждал ее с полным бокалом.
— Добрый день, Пенни, — поздоровалась Рэйчел своим обычным тоном — ласково, покровительственно и чуть холодновато.
— Мои поздравления вам обоим, — проговорила Пенни.
Держалась она, как всегда, по-деловому, мягко, но решительно отвергая любые попытки отнестись к ней как к юной и несмышленой девушке — напротив, благодаря деловому стилю она казалась старше беззаботного и забывчивого Джеральда.
— Честно говоря, я хотела сегодня заняться дневником.
— Дневник подождет, — торжественно объявил Джеральд и протянул ей бокал. — Посмотрите-ка, что подарил нам лорд Кесслер!
Нику бросилось в глаза, что Джеральд сознательно избегает поводов ее поцеловать.
— Это Гоген, — пояснил Джеральд, и, переврав название, добавил: — «Le Rencontre aux Champs»
[19]
.
Все снова вежливо уставились на картину.
— Она мне напоминает наши чудные прогулки во Франции, — заметил Джеральд.
— Да, в самом деле, — сказала Рэйчел.
— Совсем не похоже, — сказала Кэтрин.
— Ну, не знаю, — сказал Джеральд. — По-моему, очень похоже. Представь себе, что это твоя мать идет, например, в Подьё, и встречается… ну, хотя бы с Ником.
— Похоже, я одолжил шляпу у Салли Типпер, — вставил Ник, польщенный тем, что его поместили на картину.
— Может быть, — неприятно улыбнувшись, сказала Кэтрин, — но дело в том, что эти люди — крестьяне, правда, дядя Лайонел? Вы же знаете, эта картина написана в Бретани, куда он уехал, как сам говорил, прочь от развращенности и порочности буржуазной жизни большого города. Эта картина говорит о лишениях и нищете.
— Совершенно верно, милая, — согласился Лайонел, которого подобные ламентации не трогали. — А закончив картину, он отослал ее на продажу в развращенный буржуазный Париж.
— Вот именно, — подтвердил Джеральд.
— Странно, — заметил Тоби, — корова очень похожа на хирфордскую. Но вряд ли это хирфордская, верно?
— Может быть, шаролезская, — ответил Джеральд.
— У шаролезских цвет совсем другой, — возразил Тоби.
— Во всяком случае, картина очень милая, — подытожила Пенни, от отца-художника получившая прививку против всех видов искусства.
— Мы как раз думали, куда бы ее повесить, — сказала Рэйчел.
Минут пять прошли в выборе места: Тоби прикладывал картину то туда, то сюда, а остальные поджимали губы и говорили: «Знаете, мне кажется, лучше всего будет вон там…» Тоби веселился, как ребенок, — строил рожи и спрашивал с простонародным выговором, который ему самому казался очень смешным: «Так куды вешать-то, хозяин, туды или сюды?» Он даже снял одну или две кар тины и попробовал пристроить Гогена на их место. Проблема была в том, что маленький Гоген явно не сочетался по размеру с прочими картинами в гостиной; Рэйчел, кажется, это не смущало, но Джеральд твердил:
— Нет-нет, нельзя, чтобы это увидела леди!
— А-а… — с легкой досадой отозвалась Рэйчел.
— Нет, я серьезно, — возразил Джеральд. — Она наконец-то удостаивает нас своим визитом, и все в доме должно быть безупречно!
— Буду весьма удивлен, если леди это заметит, — проговорил Лайонел.
— Поверьте мне, — отчеканил Джеральд, — она замечает все!
— Хорошо, решим позже, — сказала Рэйчел. — Может быть, стоит проявить эгоизм и повесить ее в спальне.
— Совершенно не удивлюсь, если он Тэтчер и туда поведет, — проворчала сквозь зубы Кэтрин.