— Э-э, да, — ответил Ник. — За углом. Но… послушай, Джеральд скоро вернется.
— Джеральд может застрять на целую вечность. Ты же знаешь, они там иной раз до полуночи валандаются. А мы ненадолго. Просто у меня появилась одна мысль.
Мысль убраться из дома и вернуться попозже, когда улягутся страсти, была очень соблазнительна, тем более что в этот миг вошла Рэйчел и сказала:
— Только что позвонил Джеральд. Говорит, вернется поздно. Принимают какой-то важный законопроект, и он должен за ним… м-м… присмотреть.
— Как он? — заботливо поинтересовалась Кэтрин.
— Судя по голосу, отлично. Просит нас не переживать.
Рэйчел, похоже, вновь обрела уверенность и сейчас казалась почти счастливой; должно быть, подумал Ник, Джеральд сказал, что очень ее любит. Она прошлась по комнате, подыскивая себе какое-нибудь занятие, заметила на столе опавшие лепестки хризантемы, стряхнула их в ладонь и выбросила в мусорную корзину.
— Что за чудесная музыка, — сказала она. — Это Рахманинов?
В динамиках разгорался минорный вальс второй части. Рэйчел взглянула поверх головы Кэтрин на «каприччо» Гуарди, словно на какое-то давнее воспоминание. На миг Нику показалось, что она сейчас тоже закружится по комнате — в этот миг она очень походила на свою дочь. Но Рэйчел позволяла себе говорить и делать глупости лишь при игре в шарады.
— Мам, мы с Ником выйдем на полчасика, — сказала Кэтрин.
— О, милая… это обязательно?
— Нам надо кое-что сделать. Извини, я не хочу тебе говорить… но мы вернемся!
— Неужели это не может подождать?
— В самом деле, — пробормотал Ник.
— Не беспокойся, мамочка, я никому не скажу ни слова!
— Хорошо, — поколебавшись, согласилась Рэйчел, — но Ник, разумеется, пойдет с тобой.
— Мы просто съездим на машине в одно место, — заверила Кэтрин. — И Ник все время будет со мной. — И со смехом обняла его и притянула к себе.
Рэйчел многозначительно взглянула на Ника, словно говоря, что надеется на его рассудительность и преданность. Он смущенно отвел взгляд, понимая, что должен был активнее сопротивляться Кэтрин. Наконец Рэйчел кивнула, улыбнулась и устало прикрыла глаза.
— Только, пожалуйста, недолго, — сказала она. — Выходите через заднюю дверь. И возьмите фонарь.
Спускаясь с заднего крыльца, Ник услышал, как вальс прерывается возгласами фанфар; Рэйчел все еще слушала Рахманинова в опустевшей темной гостиной.
Куда ехать, Кэтрин не объяснила — только говорила, где поворачивать. Ник вздыхал с добродушным укором, стараясь не выказывать беспокойства: с каждым поворотом они отдалялись от дома, где Рэйчел осталась совсем одна. Когда они объехали Мраморную арку и свернули на Парк-лейн, он сказал:
— Мы что, в Вестминстер едем?
— В каком-то смысле, — ответила Кэтрин. — Сам увидишь. — И снова улыбнулась беззаботно и безжалостно.
— Зачем нам в Палату общин? Бессмыслица какая-то!
— Увидишь, — отрезала она.
Они проехали по Гровнор-плейс, свернули на Викторию и помчались прямиком к Вестминстеру. Впереди вырос залитый огнями фасад аббатства; затем они свернули на Парламент-сквер, к Биг-Бену, всегда вызывавшему у Ника странное волнение — именно Биг-Бен на картинке в книжке с детских лет ассоциировался у него с Лондоном. На часах было 9.30; послышался гулкий бой часов, свинцовые круги побежали сквозь рев автомобилей.
— Ты же знаешь, меня туда просто не пустят, — с облегчением сказал Ник.
Но Кэтрин велела ему свернуть налево, к Уайтхоллу, по Даунинг-стрит, мимо Банкетинг-хауса, затем вдруг к реке, а от набережной — в узкую боковую улочку, круто взбирающуюся наверх и оканчивающуюся тупиком перед огромным викторианским зданием. Ник сообразил, что не раз видел вдалеке крышу этого дома, видел и не замечал. Он припарковался у противоположного тротуара, словно перед вратами какого-то темного святилища. Фонари почему-то не горели, и площадка перед домом освещалась только тусклым светом из застекленных подъездов: пожалуй, здесь не хватало газовых рожков и кеба с темным силуэтом возницы в остроконечной шляпе. На миг Ника охватило ощущение, легко теряющееся в шуме и гаме улиц — ощущение Лондона как живого существа, воплощения порядка и власти, бесконечно уверенного, что никто не может выйти из подчинения его ритму. А потом он вспомнил:
— Здесь живет Бэджер, верно?
— Я сообразила сразу, как только мама о нем заговорила, — объяснила Кэтрин так, словно ход ее мыслей был понятен и младенцу.
Ник все яснее понимал, что Кэтрин безумна, что ее таинственная «мысль» — не вдохновение, а бред. Он покачал головой и заговорил ласково, пытаясь найти в ее безумии какой-то смысл:
— Ты думаешь, Бэджер сможет пролить свет на это дело? Но, дорогая, его же здесь нет, он, кажется, сейчас в Южной Африке…
Она молча распахнула дверь, должно быть не слыша его лепета — или просто не считая нужным обращать на него внимание, — и двинулась вперед, решительно, с блестящими от возбуждения глазами, словно жрица какой-то новой религии. Главное возражение Ника было в том, что Бэджер ему не нравится, что это взаимно и что вряд ли Бэджер будет счастлив, когда Ник заявится к нему в квартиру рука об руку с явно ненормальной крестной. Это та самая квартирка, о которой говорил Барри Грум, вспомнилось ему — и представилась маленькая комнатка, вроде номера в мотеле, кричащие плакаты на стенах, чиппендейловская мебель и тайные интрижки с молоденькими девушками.
Они вошли в один из застекленных подъездов и оказались в грязно-коричневом мраморном холле; консьерж кивнул им из своей клетушки, словно видел их здесь каждый день. Кэтрин, в черном плаще с развевающимися полами, решительно двинулась вперед. У лифта им пришлось остановиться. Кэтрин сунула руки в карманы распахнутого плаща.
— Ты уверена, что стоит?.. — начал Ник, цепляясь за последний шанс увести ее отсюда.
Он чувствовал, что должен ее урезонить, и в то же время испытывал ребяческий страх оказаться в ее глазах трусом. Даже в безумии Кэтрин бывала удивительно проницательна, и, возможно, думал он, в нынешнем ее поведении все же есть какой-то смысл. Хотелось бы знать, что она сейчас чувствует? Похоже ли это на кайф от кокаина? Послышался предупреждающий звонок, двери лифта растворились, и навстречу им вышла Пенни.
— Пенни! — воскликнул Ник, расплываясь в дурацкой, бессмысленной улыбке.
Кэтрин мгновенно нырнула в лифт. Ник, чувствуя себя полным ослом и в то же время ощущая, что стоит на пороге какого-то непонятного открытия, улыбнулся еще шире и вежливо сказал:
— Здравствуй, Пенни.
Пенни остановилась и оглянулась: вид у нее был раздраженный и испуганный. Вдруг она побледнела — мгновенно и очень сильно, как белая стена, а в следующий миг залилась густым румянцем. Кэтрин топала ногой и кричала: «Ну давай же, Ник!» — но он не мог сдвинуться с места, завороженный тем, как густо-розовая краска заливает ее пухлые щеки, и шею, и уши.