— Вот, пришли мы, хорунжий. Начинай.
— Чего? — не понял я.
— Казнь египетскую, противоестественную, — кротко объяснил Моня, и они оба опустились на четвереньки.
— Чего?! — окончательно затупил я, силясь понять, что за казнь, почему противоестественная и почему именно мне надо во всём этом участвовать…
— Бесы-охранники в кабаке нас нашли, — скорбно всхлипнул тот же Моня. — Отец Григорий письмецо твоё нам прочёл и… и…
— Чего — и?!!
— А ты чего чегокаешь? — не выдержав, взорвался Шлёма. — Батюшка сказал, что в письме два имени — моё да Монькино. Стало быть, нам за всё ответ держать. Исповедал нас, соборовал по башке, лохмотья грязные выдал, предупредил, чтоб громко не орали, ибо мученикам оно не к лицу. Чё тянешь сибирского кота за пушисты шарики? Казни давай!
На мгновение у меня перехватило горло от обиды и возмущения — такой оголтелой смеси глупости и самоотречения я от них ни разу не видал. Что они там себе внизу навоображали? Кого они из меня строят? Да их за одну такую мысль просто убить мало! Я опомнился, лишь когда понял, что держу в ладони шашку отца Григория и она сама ведёт мою руку на склонённую шею Мони…
— Тьфу, вот же нечистая сила, — бросив клинок в ножны, перекрестился я. — Бывает же такое наваждение… Подъём, братцы.
— Чё, казни не будет, чё ли? — приоткрыл один глаз Шлёма, тыкая братца локтем.
— Уж простите, Христа ради, если напугал зря. Какие там казни египетские? Мне от вас совет да помощь нужны, для того и звал.
— Не будешь рубить?
— Нет.
— А противоестественное?
— Тем более нет.
— Ах ты ж гад… — Шлёма в порыве праведного гнева накинулся на меня с кулаками, но Моня повис у него на плечах. — Пусти, пусти, Монька, я ему хоть разок перед смертью врежу! Напугал аж до… Мы сюда пришли, а он казнить отказывается, мерзавец! Убью!
Я дал ему побушевать минутку-другую, огляделся по сторонам, не слышит ли кто нашу перебранку, и только тогда дал ему в ухо. Довольный Шлёма отлетел шага на три и поднялся уже с полным удовлетворением:
— Ну вот, теперь всё честно, хоть не зря страхом мучились… Дык ты чё хотел-то, хорунжий?
— Чумчару поймать.
Оба упыря заговорщицки переглянулись и придвинулись поближе.
— Иловайский, уточни, пожалуйста, речь идёт об охоте на какого-то отдельно взятого чумчару или любой подойдёт?
— Любой, — решил я. — Но лучше двух-трёх.
— В полку мясо кончилось?
Я молча показал Шлёме кулак, Моня оттолкнул друга и вновь задал вопрос по существу:
— Будем ждать его в засаде или же попробуем выяснить, где их стойбище, и совершим набег?
— Для набега у нас силёнок маловато. — Я задумчиво поскрёб подбородок. — А жаль… Но пока попробуем отловить кого-нибудь прямо в окрестностях Калача. Они ведь часто сюда забегают?
— Дык когда как, — развели руками оба. — Чумчарам закон не писан. Ежели разделимся да по околице встанем, глядишь, и заметим кого. Один на один с чумчарой справиться несложно, вот ежели их больше трёх-четырёх…
— Очень надо, — попросил я. — Делиться по-честному станем — скольких бы ни завалили, кровь мне, мясо вам.
— И куды те столько крови?
— Дядюшка ванны принимать будет омолаживающие, по примеру венгерской графини Эржбеты Батори. Хочет для своей крали на семнадцать лет выглядеть. Ну и потенция опять же…
Моня со Шлёмой вытаращились на меня, но спорить не стали. В конце концов, мяса всегда больше, чем крови, а значит, их доля выгоднее. Договорились общаться уханьем совы. Один «ух» — вижу чумчару. Два «уха» — их много, идите на помощь! Три «уха» — их слишком много, и идите вы со своей помощью… На чём мы пожали друг другу руки, и упыри-патриоты бесшумно исчезли с глаз моих, один направо, другой налево.
Я соответственно остался на прежнем месте, за что и был вознаграждён визитом незваных гостей. Нет, увы, не чумчар. Из того же лесочку вышла странная парочка — давно знакомая мне бабка Фрося и стройный, высокий тип в чёрном плаще с белой манишкой. Сердце ёкнуло одновременно с уколом в левую пятку: а не тот ли это злодей, что у моего дорогого дядюшки юную невесту отбивает? Надвинув папаху на лоб и придерживая ножны кавказской шашки, я быстро пополз вдоль плетня в надежде хоть что-то подслушать из их оживлённой беседы. И не успел я хоть как-то пристроиться, как мужчина вспрыгнул бабе Фросе на спину, и она бодрой рысью унесла его в степь за горизонт. Теперь её только на арабском жеребце и догонишь, а мне далеко от села уходить нельзя, я на чумчар охочусь…
Ладно, в другой раз поймаю эту бодрую старушку, уж больно мне интересно, кому же она теперь служит, чью сторону держит и за какой интерес? Ответа на этот животрепещущий вопрос я получить не успел, так как банально отвлёкся на почёсывание левой пятки — колола, зараза, словно десять иголок сразу! Мне как раз удалось выпростать ногу из сапога, почесать, завернуть в портянку и сунуть назад, как…
— Извиняусь, хорунжий, ничегоу личного, просто бизнес. И ничегоу большегоу… — прошипел кто-то сзади, цепко хватая мою шею и начиная душить без малейшего стыда и совести.
Нет, ну что же такое сегодня творится-то? Мы не договаривались, что меня будут сразу убивать…
— Не сопротивляйтесь, это будет не больноу. Вы словноу уснёте…
Ага, разбежался! Миль пардон, но только у меня сна ни в одном глазу, уж простите великодушно. Левой рукой удерживая локоть нападающего (чтоб горло не сломал), правую руку мне удалось опустить вниз и поймать злодея за… Как это писал в своё время бессмертный поэт Александр Пушкин? «…Впился ему в то место роковое, излишнее почти во всяком бое…» Нападающий взвыл фальцетом и разом ослабил стальной захват.
— Мы же не сделаем друг другу больно, правда? — спросил я, не оборачиваясь, и ещё крепче сжимая хватку.
— Не надоу-у…
— Почему-у? — невольно переходя на его акцент, уточнил я.
— Больноу… сук… гад… скотин… у-у-у! — выразительно расставил все точки над «і» нападавший, и я одним прохоровским финтом перебросил его через спину кривым носом в ближайшие лопухи. Он бодро вскочил на ноги и кинулся было на меня, пылая местью. Однако сверкнувшая в лунном свете полоса кавказской шашки оказалась хорошим аргументом против скоропалительных действий. Шашка вообще лихо охлаждает горячие головы. Особенно если при излишней горячности они рискуют не усидеть на плечах.
— Ты кто, вампир в пальто?
— Я-у? Я потомоук самого Цепеша румынскогоу! Меня боится весь цивилизоуванный мир, мои клыуки внушают страх, мой вид — благогоувение, мой взгляуд — трепет! Ты почемоу не трепещешь?
— Так я казак. Видать, недостаточно цивилизован, — пришлось честно повиниться мне. — Вот тока непонятно, на кой ляд ты сюда из самой Румынии припёрся? Мы тебя звали?