«Врата блаженства» - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Павлищева cтр.№ 24

Попробовал читать присланные для доклада бумаги, понял, что не может сосредоточиться. Взял книгу, потом просто стихи, но снова ничего не получалось. Подошел к расставленным на маленьком столике шахматам, игра тоже не клеилась. А выстрела все не было.

В дверь постучали…

Это могло означать одно из двух – либо родилась девочка, либо… О втором думать не хотелось.

Но вошел Ибрагим:

– Повелитель, у Хуррем Султан…

– Я знаю!

И вдруг испугался, вдруг паша пришел сообщить о дочери или мертвом ребенке?!

– Что у Хуррем Султан?

Ибрагим недоуменно посмотрел на Повелителя:

– Начались раньше срока роды.

– Это я знаю. Распорядись, чтобы пришел кизляр-ага.

Кизляр-ага пришел довольно быстро, остановился у двери, повздыхал, прежде чем начать говорить. Он не выдавливал из себя слезу в знак скорби, это значило, что Хуррем жива.

– Бисмиллах! Госпожа сильно мучается…

– Отправляйся обратно, как только будут какие-то вести, немедленно сообщи. Слышишь, немедленно. Там есть врач?

– Ее служанки никого не пускают.

Сулейман помнил, что Хуррем говорила о служанке-повитухе, причем опытной и доброй, если не пускают, значит, так нужно. Махнул рукой:

– Пусть так. Иди…

На следующий день, намучившись и почти в бреду, Хуррем родила девочку, но ребенок оказался на редкость живучим. Малышка взяла грудь кормилицы, которую пришлось срочно разыскать, поела и спокойно уснула.

А вот ее мать все металась в бреду. Временами Зейнаб казалось, что Хуррем не справится, она огнем горела, стремилась куда-то вверх, просила воздуха и света, хотя в комнате были зажжены все светильники, а окна открыты настежь.

Вдруг к постели подошла Мария, женщина почти знаками попросила Зейнаб, чтобы та позволила подержать Хуррем за руку. Решив, что хуже уже не будет, повитуха уступила итальянке место.

Та принялась шептать молитву, но не отходную, хотя лоб Хуррем покрывал уже предсмертный пот, а прося за нее прощения у Господа за смену веры, за то, что не может помолиться сама, умоляя не сиротить детей, которых не уберечь без матери. Мария сидела долго, чувствуя, как постепенно успокаивается Хуррем. Роженица притихла, ее перестала бить дрожь, немного ровнее стало дыхание…

К утру следующего дня жар еще не спал, но Хуррем открыла глаза:

– Кто?

– Девочка. Живая, крепенькая, грудь у кормилицы взяла, жить будет.

– А… Повелитель?

Ей было бы достаточно одного слова о том, что Сулейман знает, что рад рождению девочки, ведь сам столько раз твердил, что Хуррем должна родить дочь.

Но обрадовать свою госпожу служанкам было нечем, от Повелителя никто не приходил даже поинтересоваться делами роженицы. Хуррем закусила губу, чтобы не расплакаться. Что это, Сулейман зол за преждевременные роды или просто не желает видеть дочь? И все же непрошеные слезы хлынули из глаз.

Чтобы успокоить Хуррем, Гюль поспешила принести девочку. Та спокойно спала, и даже сейчас, когда личико не пришло в нормальное состояние после рождения, все еще красное и подпухшее, девочка была красива.

– Красавица будет! – Гюль демонстрировала дочь матери так, словно сама произвела на свет этого ребенка.

– Почему будет, уже есть, – засмеялась Зейнаб.

– Ее надо покормить…

– Госпожа, ее уже покормили, девочка сыта. А вам нельзя, ваше молоко будет вредным для малышки.

Хуррем, полюбовавшись сладко посапывающей дочерью, позволила унести малышку и расплакалась снова. Никто не пришел поинтересоваться не только от султана, но и от валиде. Только евнух сунул нос в комнату, наверняка прислал кизляр-ага. Было больно и обидно, неужели Сулейман и правда вычеркнул ее из своей жизни, как это положено по закону?

– Госпожа, выпейте лекарство, вам не стоит плакать, девочка может это почувствовать.

– Я не буду пить, это вредно для малышки, для молока.

– Вам нельзя кормить ребенка, совсем нельзя, яд уже мог попасть в молоко.

Хуррем позволила напоить себя успокаивающим и лежала, беззвучно рыдая, пока не сморил сон.

В комнате стояла гнетущая тишина. Никого в гареме, кроме собственных служанок, не интересовала судьба Хуррем Султан, Хасеки Хуррем, всесильной еще вчера Хуррем. Почему? Да потому что не интересовался Повелитель!

В этом дворце, в гареме всё равнялось на него, не присылает султан слугу узнать, как дела, значит, сердит на Хасеки, значит, она уже больше не Хасеки, не милая сердцу. Кисмет, судьба, что поделать, сегодня ты на вершине, а где завтра? В гареме это чувствуется особенно.

Многие приободрились, особенно те одалиски, что в последние месяцы бывали на ложе Повелителя. Может, вспомнит и позовет? А там и до положения икбал недалеко… На Хасеки никто не замахивался, но не потому, что жива прежняя, а потому, что судьба Хуррем слишком ярко показала, как опасно заноситься высоко – падать потом приходится низко.

Хуррем почти похоронили, во всяком случае, открыто обсуждали, отправит ли ее Повелитель в Старый летний дворец, где не так давно отсиживалась после провинности Махидевран, или все же оставит в гареме. Мнения разделились, но никто не желал неудачнице, родившей дочь вместо сына, выздоровления, говорили только о ее несчастной судьбе.

Это не потому, что гарем столь жесток, хотя, конечно, жесток, просто все привыкли к частой смене фавориток, к борьбе за внимание Повелителя, здесь уважали сильных, беспощадных, потому что знали – случись им самим бороться за свое место, не пожалеют никого так же, как не жалеют их самих. Здесь нельзя проиграть, проигрыш равносилен забвению, а это равносильно гибели. Сколько красивых молодых женщин, надоевших или просто провинившихся, было утоплено в водах Босфора, сколько превратилось в старух в полузаброшенном дворце, куда ссылали надоевших и неугодных.

О проигравшей забывали тут же, потому что нельзя терять времени в попытке вернуть себе пошатнувшееся положение или в попытке положение завоевать. Жалеть больную некогда, лить слезы по ее судьбе глупо, всех ждет такое же. Это так и было, следующему султану не нужны наложницы предыдущего, придя к власти, он легко отправлял красавиц или бывших красавиц либо доживать свой век в забвении, либо вообще в дар чиновникам подальше от столицы. Тем вовсе не нужны избалованные красавицы, да и собственные жены не жаловали новеньких, участь подаренных тоже не была завидной.

Время возможностей коротко, терять его даже на жалость, на раздумья о другой нельзя. И хотя в гареме бывала дружба, одна наложница помогала другой, они сбивались в группки, переходили из одной в другую, сплетничали, враждовали группами, но это все забывалось, стоило только мелькнуть надежде завоевать место себе. Стоило забрезжить такой надежде, как вся старая дружба и вражда забывалась, каждая боролась только за себя, прежних подруг готовы утопить, только чтобы выплыть, показаться повыше самим.