Пожалуй, ей все-таки стоит невзлюбить мисс Годдар.
Заиграла музыка, начался танец, а на террасе появились еще несколько пар.
— Трешем велел развесить на деревьях в саду фонари, — сказала Анджелина. — Там, внизу, так прелестно. Хотите посмотреть?
Эдвард колебался.
— Вы уверены, что вам следует уходить так далеко без компаньонки?
Анджелина едва не расхохоталась в полный голос.
— Вы привели меня сюда с ее благословения, — напомнила она. — Это мой собственный дом.
Наверное, думает, что на это скажет мисс Годдар. Но Хейворд больше не возражал, и они спустились по каменным ступеням в сад со всеми его лужайками, деревьями, извилистыми дорожками и декоративным бассейном и фонтаном. Сад не был большим, все же дом располагался в центре Лондона. Но он был прекрасно распланирован и очень ухожен, создавая впечатление широкого пространства и сельского покоя.
Чуть раньше Анджелина с легкостью отмахнулась от его утраты, вместо этого рассказывая о своей и о том, что случилось в год после смерти ее матери. Но потеря брата наверняка сильно повлияла на его жизнь, помимо того факта, что теперь ему приходится посещать балы и даже танцевать. Она почти ничего о нем не знает.
— А что случилось с вашим братом? — спросила она.
Какое-то время он молчал. Наверное, не хотел говорить об этом. Но она ошиблась.
— Он участвовал в гонках на экипажах, — сказал лорд Хейворд. — Подобные виды спорта всегда неразумны, но уж если их устраивают, необходимо предпринять все меры предосторожности. Морис въехал в поворот с безрассудной неосмотрительностью, потому что Тр… потому что соперник только что обогнал его и он стремился восстановить свое преимущество. Во всяком случае, мне кажется, что он так думал. А знать я этого не знаю, он умер до того, как я смог его спросить. Он столкнулся с большой телегой сена, ехавшей ему навстречу. Счастье, что возчик не пострадал, потому что он-то и вовсе ни в чем не виноват. Экипаж Мориса перевернулся, его выбросило оттуда. Он сломал шею.
— О, — сказала Анджелина.
Только на прошлой неделе Фердинанд хвалился, что выиграл подобную гонку, хотя Трешем называл его худшим кучером на свете. У Анджелины едва не случился приступ меланхолии, несмотря на то что она очень гордилась победой брата. Впрочем, до сих пор она не понимала, насколько такие состязания опасны.
— Мне так жаль.
— Мне тоже, — вздохнул лорд Хейворд. — Он не имел права вести себя так безрассудно. Ведь у него был титул и связанные с ним обязательства. Но что гораздо важнее, после смерти у него остались жена и маленькая дочь.
— Возможно, — произнесла Анджелина, — он поддался внезапному соблазну вернуться в необузданность юности. Вероятно, он не всегда был таким безответственным.
— Всегда, — коротко бросил Эдвард.
Анджелина ничего не сказала. Они молча шли по дорожке в сторону пруда.
— Я любил его, — так же коротко произнес Эдвард.
И тут она кое-что поняла. Он страдал. Все еще. Возможно, гораздо тяжелее скорбеть по человеку, во многих отношениях не заслуживающему твоей скорби. Нет, ни о каком «возможно» и речи не идет. Она до сих пор ощущала сильную непроходящую боль где-то внутри всякий раз, когда думала о матери.
— И теперь вам кажется, — сказала она, — что вы должны делать все лучше, чем он.
Повисло неловкое молчание. Они стояли у воды и смотрели на ее темную поверхность, частично освещенную фонарем, висевшим на ближайшем дереве. Фонтан негромко лепетал, создавая сильный контраст с оживленной музыкой, доносившейся из бального зала.
— Не совсем так, — наконец произнес он. — Я всегда был намного серьезнее Мориса. Всегда чувствовал, что обязан делать то, что должно. Что мне следует думать, как мое поведение отразится на других людях, особенно на близких. Я всегда был скучным человеком и усугублял свою бесцветность тем, что критиковал Мориса за его пренебрежение Уимсбери-Эбби и другими поместьями. Я критиковал его за дикое, безрассудное поведение, в особенности после того, как он женился. Но…
— Но? — подтолкнула его Анджелина, когда он замолчал.
— Но несмотря на все это, его любили. Собственно, все его обожали.
— Даже графиня Хейворд? — негромко спросила Анджелина.
— Лоррейн, — отозвался он так же негромко. — Думаю, поначалу она его любила. Но она очень тяжело рожала Сьюзен. Когда роды начались, Морис был там. А затем ушел и вернулся через три дня, в той же одежде, небритый, с покрасневшими глазами, все еще пьяный. Сказал нам, что праздновал со своими друзьями.
— Возможно, — предположила Анджелина, — его пугала боль?
— Но ведь Лоррейн-то не могла никуда убежать, даже если боялась, — ответил он. — Думаю, ее любовь умерла в эти три дня. А может быть, ничего такого внезапного и драматичного не случилось. Может быть, ее глаза открывались постепенно, еще до рождения Сьюзен. Должно быть, тяжело быть замужем за беспутным мужчиной.
— Да, — согласилась Анджелина.
Разумеется, один из выходов — стать такой же беспутной, как муж. Так поступила ее мать. Если, конечно, можно применить слово «беспутный» к женщине.
— Там, позади, есть скамейка, — сказала Анджелина. — Посидим немного?
Эдвард обернулся и повел ее туда. Скамейка стояла прямо под веткой, на которой от легкого ветерка покачивался фонарь. Тусклый свет мелькал у них над головами, отражаясь в воде. Пахнет водой и зеленью, отметила Анджелина. Гораздо приятнее, чем тяжелый запах множества цветов в бальном зале.
Они некоторое время сидели молча, но затем Анджелина ощутила растущий дискомфорт.
— Искренне прошу у вас прощения, — внезапно сказал Эдвард. — Мне не следовало говорить о таких личных вещах.
Темнота и относительное уединение — вот что развязало ему язык, догадалась Анджелина. Впрочем, ее радовало, что это произошло. Она чувствовала, что за какие-то несколько минут узнала о нем очень многое, пока он так неосторожно рассказывал о своих личных заботах. Ей вовсе не хотелось, чтобы он начал раскаиваться.
— А о чем тогда нужно разговаривать? — спросила она. — О погоде? О здоровье? О шляпках? Я могу говорить о шляпках целую вечность, если у вас хватит времени все это выслушать. Приехав в Лондон, я купила их тринадцать штук. Тринадцать! Можете себе представить? Но понимаете, всякий раз, купив шляпку и думая, что это самая прелестная шляпка в моей жизни, я тут же вижу другую, еще прелестнее. И что я тогда делаю? Разумеется, я просто обязана купить и ее тоже, потому что вернуть первую будет не очень красиво, а без второй я просто не могу жить. В конце концов, кто-то в мастерской сделал эту первую и будет очень обижен, если я ее верну только потому, что нашла другую, которая нравится мне больше. А потом, конечно, я нахожу еще одну, которая прелестнее той, что прелестнее первой, и я просто должна ее купить. И… ну и так далее. Я безнадежна?