Бета-самец - читать онлайн книгу. Автор: Денис Гуцко cтр.№ 36

Мама:

— Я же сказала, Гриша, я тебе верю.

Отец:

— Но тогда зачем?! Зачем ты теперь тащишь ее в нашу жизнь? Зачем ты ездишь к ней?

Мама молча идет к двери.

Папа (хватая ее за руки):

— Давай я выйду на людей, попрошу, чтобы к ней было особое отношение.

Мама:

— Ты выходил. На людей. Просил.

Папа:

— Давай я попробую перевести ее в лучшее место.

Мама:

— Ты пробовал.

Папа:

— Слушай! Но это…

Мама (очень тихо):

— Гриша, я, кажется, все тебе объяснила. Дело не в тебе. И не в ней. Дело во мне. Я — понимаешь, я — не могу бросить живого человека в таком состоянии. В таком месте.

Отец (отпуская мамины руки):

— Но это невозможно! Это же черт знает что!

Мама молчит.

Отец:

— Так ведь можно… Ведь каждого не вытащишь, Марина.

Мама (отворачиваясь к стене):

— Каждого — нет. Так она и не каждая. Я знаю ее слишком подробно. Как она начинает пришепетывать, когда волнуется. Как наблюдает за своей рукой, когда режет ножом: достаточно ли элегантно. Любит все делать элегантно. Старается. Поэтому жуткая копуша. Как разглядывает пятачок возле себя, прежде чем выйти из-за стола… будто боится в яму ступить…

Отец (поднимая ладонь к маминым губам):

— Марина! Подумай хорошенько.

Мама (опуская его руку):

— Гриша, я не смогу переступить… Прости. Я понимаю цену.

Долгое время я считал, что мама сделала это исключительно из жалости к недотепе Зине, которую угораздило влюбиться в ее мужа. Искушение жалостью наверняка было мучительно для мамы. Со временем я стал осторожно допускать, что ею могла руководить еще и месть. Изощренная и тотальная: мама не стала бы размениваться по мелочам. Вот тебе твоя любовница-калека под бок — живи и мучайся, гад.

Не пришлось бы даже ничего изобретать. Все можно было подглядеть в соседнем переулке. В котором жил Петя, мой ровесник. Петя не ходил и не говорил, только мычал. Инвалид детства. Летом его вывозили в каталке во двор, под навес, и он сидел там часами, а вокруг прогуливались куры, поклевывая блики на спицах колес. Изредка Светлана, Петина мать, катала Петю по близлежащим улочкам, стирая платком слюну с его обнесенного красными прыщами подбородка. Каждый год пятого сентября, в день рождения Пети, она одевала сына в костюм и везла к соседскому дому, через дорогу наискосок. Ставила каталку, садилась рядом на лавку и просиживала так несколько часов, лузгая семечки и стреляя у прохожих сигареты. В этом доме жила врач, которая приехала по вызову, когда Светлана рожала. Ехала «скорая» долго, роды уже начались. Это была одна из первых рабочих смен молодой фельдшерицы Насти. Только после училища, а старшего в смену не дали: штат не укомплектован. Одна. Сказали: если что, вызывай другую бригаду. Но она не вызвала. Поздно было вызывать. Роженица орала: «Помоги, что стоишь?» Настя кинулась помогать и повредила ребенку позвоночник. У самой Насти через несколько лет родились погодки, Саша и Ксюша. Занимались бальными танцами. А в доме наискосок жил Петя, и каждое пятое сентября мать одевала его в костюм и привозила к ее дому.

Но, может быть, это лишь мои выдумки и мама совсем не думала о мести. Какая месть, когда так плохо тихоне Зиночке, которую она так подробно изучила, помогая заговорить в полный голос?

— Я к вам пишу. Чего же боле…

Пожалуй, я надумал лишнего. Маме все-таки было не до мести. Нет. Предстояло разворотить вселенную, спасая несчастную мышку-норушку.

Однажды — Зинаиду только что перевели из психиатрического отделения ЦГБ в Долгопрудненский диспансер — я ездил к ней с мамой, помогал тащить баулы. Мама отвозила Зинаиде теплое одеяло и постельное белье, своего в диспансере не хватало, и родных просили помочь, кто чем может. К слову, родные Зинаиды, отчим и сестра, которым мама — чтобы дать людям шанс, как она говорила, — написала в самостийный Донецк, телеграфировали, что приехать зпт выслать посылку не могут связи полным отсутствием денег тчк.

Тогда мама еще не собиралась забирать Зинаиду в наш дом. Начальный план был не такой кардинальный. Навещать, снабжать лекарствами, следить, чтобы не обижали. Вполне гуманный и уравновешенный подход… Очевидно, я недостаточно знал свою маму, если мог предположить, что этим все ограничится.

До нашей совместной поездки она наведывалась в Долгопрудный несколько раз, на автобусе. Теперь, из-за обилия вещей, решила ехать на электричке. Была середина марта, солнечного и слякотного. Мы долго стояли посреди перрона, на который прибывали плохо одетые, крепко пахнущие люди с рюкзаками и спортивными сумками. Многие курили. Молодежь густо материлась, доставляя мне нестерпимые мучения: их было много, они были старше меня, я не решался их одернуть… Мама делала вид, что их не слышит. Когда электричка наконец подошла, начался штурм, сопровождаемый многоголосой руганью и безжалостной работой локтей. Благовоспитанным и робким — таким, как мы с мамой, — не было места на этом поезде. Мы стояли, растерянно наблюдая, как наполняются вагоны. Но тут какой-то человек в форме, машинист или кондуктор, проходивший мимо, остановился, посмотрел на нас, скомандовал:

— А ну-ка!

И, подхватив самый большой баул, ринулся в самую сечу. Мы бросились следом.

— Ну-ка! — кричал человек в форме. — Посторонись! Спецконтингент! Кому сказал, пропускаем! Сейчас всех высажу! Пропускаем спецконтингент!

Скоро он впихнул нас в тамбур, сунул маме в охапку развязавшийся баул и, буркнув: «Так вы до второго пришествия стоять тут будете», потрусил дальше по своим делам.

Поездка запомнилась на всю жизнь. Когда кто-нибудь в тамбуре решал сменить место или позу и людской брикет приходил в движение, мне казалось, что ребра мои вот-вот — теперь-то уж непременно лопнут. Наш багаж крайне раздражал наших попутчиков. Его пинали, его требовали убрать, его грозились выкинуть на ближайшей станции. Концентрация хамства была столь велика, что я уже никак на него не реагировал — наблюдал, притаившись, как наблюдают за выходками стихии.

Доехали. Дошли от станции до диспансера. У мамы в одной руке узел с простынями и полотенцами, в другой подушка. У меня перепачканный сверток с одеялом.

Когда проходили под вязами, высаженными перед входом в диспансер, мама остановилась, чтобы передохнуть, и вдруг принялась вполголоса читать вступление из «Мцыри»:

— Немного лет тому назад,

Там, где, сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры,

Был монастырь…

От торжественности происходящего у меня щипало в носу.

Заспанный сторож пропустил нас через проходную, велел идти в главный корпус и ждать главврача. Снизу синие, сверху беленые стены — как у папы в театре. План пожарной эвакуации. Плакаты о пользе гигиены. Мухи. Пришел главврач, разрешил маме отнести Зинаиде Ситник белье и гостинцы. Меня «в палаты» не пустил. В помощь маме отрядили пожилую медсестру гренадерских размеров. Я остался дожидаться их возвращения в коридоре главного корпуса. Жужжали мухи. В глубине здания предсказывало погоду радио. По двору ходили бледные нечесаные женщины в толстых зеленоватых халатах поверх полосатых пижам. Молодые выглядели хуже старых: морщины добавляли этим лицам содержания. Возле одного из корпусов сидели на длинной лавочке женщины, одетые кто в линялую робу, кто в спортивный костюм, и неспешно что-то обсуждали. Они были другие. С осмысленными, недобрыми лицами, с четкими, тяжеловесными жестами. Зэчки. Оседают здесь после тюремных сроков: идти некуда, жить негде, с нервами сложно — им выправляют бумаги на принудительное лечение и прописывают в Долгопрудном. Мама рассказывала об этих зэчках папе, стараясь втолковать ему, в какую передрягу угодила со своим диагнозом его недавняя Падчерица.