Потом глаза застит ярко-алая стена хаоса и безумия. Это не я, это какой-то робот автоматически выполняет вместо меня заученные движения. События мелькают как в каледойскопе. Сознание способно выхватить лишь отдельные сценки, я пытаюсь анализировать их, но мозг закипает, не в силах переварить полученную информацию. Проходит немного времени, и я вдруг осознаю, что соседей справа и слева у меня нет, строй каре прорван, вокруг кипят одиночные схватки, а я – в эпицентре этого водоворота, в глазном яблоке нарождающейся вихревой воронки.
Где принц? Что с ним произошло? Он хоть жив?
Я пытаюсь обшарить взглядом поле боя, но тут понимаю, что поблизости безумно алчут моей смерти. Сразу два янычара, плотоядно улыбаясь, обходят меня слева и справа. Я отбрасываю фузею, хватаюсь за шпагу. Сейчас кто-то задаст вам перцу, и уж поверьте, этот кто-то настроен весьма решительно. Так и происходит. Заколов янычар, я бросаюсь в ближайшую, наиболее перспективную схватку. Интуиция ведет меня туда, словно ищейка.
Предчувствия не обманули. Турки, будто зная, что имеют дело с особой королевской крови, наседают на принца, а тот не устает отмахиваться от них шпагой, однако мне понятно, что долго Антон Ульрих все же не устоит. Янычар слишком много, у них серьезный численный перевес, а поблизости нет никого из наших. Принц почти обречен, но в этом «почти» есть проблеск надежды. Трубно взревев, я расшвыриваю ближайших янычар, пуская в ход то шпагу, то свободную левую руку, то ноги. Бьюсь так, как не сражались триста спартанцев в своих Фермопилах. Зона боевых действий быстро превращается в тихое кладбище. Я сгребаю принца в охапку, тот возмущенно лопочет, но мне пока не до политесов. Вижу летящих навстречу казаков, кидаюсь к ним, под спасительное укрытие, но тут что-то больно толкает меня в спину. Я оборачиваюсь, понимаю, что кто-то предательски выстрелил в меня, но, что это за мерзавец, разглядеть не могу. Свет в глазах меркнет.
Лишь потом я узнал, что скакавшие на выручку казаки прибыли из Азова. Что к той же бухте, в которой стояли турецкие шебеки, доставившие два полка янычар, пристали наши галеры с десантом. Что на море развернулось настоящее сражение, в котором геройски проявил себе российский капитан французского происхождения Дефремеро. Он взял на абордаж два турецких судна и уничтожил флагманский корабль, едва не разметавший в щепы наши галеры, лично направив набитый под завязку порохом брандер.
Я не видел своими глазами, как сдавались окруженные татары и янычары. Лишь хан Фети-Гирей сумел с горсткой храбрецов вырваться из кольца окружения.
Я долго не знал, что меня, тяжело раненного, на носилках дотащили до крепости, что сам принц вместе с Чижиковым и Михайловым сидел возле палатки хирургов, ожидая, когда закончится операция.
Лишь позже мне сообщили, что Миних назвал меня героем, спасшим жизнь Антона Ульриха, принца Брауншвейгского, и направил императрице представление на капитанский чин.
Только в станице мне рассказали, как погиб мой денщик Кирюха, хотя постойте, не Кирюха… Кирилл Иванович Демьянов. Оставленный вместе с остальными нестроевыми в лагере, он сражался с татарами, норовившими разорить наш обоз, и погиб смертью храбрых.
Гвардейцы пошагали в Петербург, где их ждал теплый, несмотря на зиму, прием, лавровые листья победителей, прикрепленные к кокардам, прохождение через специально выстроенную по такому случаю Триумфальную арку. Там они и увидели знаменитый Ледяной дом.
Я остался недалеко от Азова, раненный и никому не нужный. Почет, слава – все это досталось другим. А мне… Что досталось мне? Я еще раз посмотрел на подарок хирурга – сплющенный комок свинца, в котором с трудом, но можно было распознать дальнобойную пулю Анисимова. Вывод напрашивался, в сущности, простой. Там, на поле бое, в меня стреляли не турки, это был свой. Скорее всего, мой конкурент, второй «попаданец». Он же – Балагур. Единый в нескольких лицах. Опасная, мерзкая сволочь, которую надо остановить во что бы то ни стало.
На улице залаяли собаки. С гомоном побежала станичная детвора. Мальчишкам до всего есть дело.
Запылившаяся кибитка остановилась напротив мазанки Ганнуси. Приехавший офицер подошел к плетню, зачем-то потрогал висевшие на жердинах горшки.
Я открыл дверь и застыл на пороге. Это был Карл. Он радостно ринулся ко мне, обнял.
– Карл, братишка! – сдерживая выступающие слезы, сказал я.
Кузен вдруг отпрянул, вытянулся во фрунт.
– Здравия желаю, господин майор! – гаркнул он.
– Капитан, – машинально поправил я.
Кузен улыбнулся:
– Никак нет, уже месяц как лейб-гвардии майор Измайловского полка.
Я усмехнулся. Неожиданно для меня карьера резко пошла в гору.
Во времена Елизаветы Петровны фельдмаршалы с удовольствием ходили в поручиках лейб-кампании, той самой гренадерской роты Преображенского полка, что возвела «дщерь Петрову» на престол, а я теперь целый майор любимого полка императрицы, по петровской «Табели о рангах» – крупная фигура, наделенная и полномочиями, и властью. Чего уж говорить, если даже генералы мечтают о чине гвардейского майора. Страшно подумать, какие открываются перспективы и как ими можно распорядиться.
Тут я взглянул на погоны Карла и присвистнул:
– Ого! Да и ты и сам никак уже в поручиках ходишь!
Карл смущенно улыбнулся:
– Это все Ушаков, генерал-аншеф. Он ведь меня за тобой отправил. Собирайся в Петербург, Дитрих. У нас там такое творится…
Кузен замолчал.
– По армейской части или по линии Тайной канцелярии? – с интересом спросил я.
– Ты, главное, поезжай, – сделался суровым Карл. – На месте узнаешь. Да, кстати, вот почитай, что про тебя пишут.
Он протянул мне «Санкт-Петербургские ведомости», номер двухмесячной давности. Я пробежал глазами заголовки и не сумел сдержать улыбки. Приятно, когда в твой адрес поют дифирамбы. Если верить газетчикам, Дитрих фон Гофен чуть ли не в одиночку разгромил войско Фети-Гирея. С таким пиаром быть мне по возвращении как минимум генералом.
Я засмеялся, бросил пулю в кусты и пошел в дом собираться. До скорой встречи, господин Балагур!
Примечания
С. 73 – Пан Дрозд рассказывает историю, действительно произошедшую в реальной истории.
В январе 1735 года капитан Тверского драгунского полка Глеб Шишкин по ошибке спалил имение союзника России во время войны за польское наследство – магната, князя Чарторыжского, которому не помогли даже четыре охранные грамоты с личными подписями командующего русской армией графа фон Миниха и генерал-аншефа Ласси. Солдаты сожгли замок и ближайшую к нему деревню, а самого Чарторыжского «драгуны, донага раздевши, немало побивали и ругались и, охранные листы его ему давши и велевши оными срамные места покрывать, погнали вон пинками». Шишкин решением суда был приговорен к расстрелу. Однако к приговору присоединялась секретная инструкция от Миниха, согласно которой вместо Шишкина было приказано расстрелять поляка, виновного в убийстве, а самого капитана тайно вывезти в Россию, разжаловать в прапорщики и определить в Ревельский гарнизон. Стоит отметить, что и в Ревеле теперь уже прапорщик Шишкин снова отличился. Он попал под суд в следующем, 1736 году за избиение детей своего брата Степана.