Ледобой - читать онлайн книгу. Автор: Азамат Козаев cтр.№ 81

– Чего смолкли? – просипел Безрод, подходя к пруду. – Или языки распарились, на зубах свисли?

– Так ведь ждем! – Тычок назидательно воздел палец вверх. – Может, зашипишь в воде. Рожа-то будто солнце красна!

Сивый ухмыльнулся.

– Если я зашиплю, кто-то заблажит.

– Да? И кто же? – Тычок сделал непонимающее лицо, на всякий случай отплыл подальше и спрятался за Ледка.

– А вот мы глянем. – Безрод подмигнул Ледку.

Отплыть балагур не успел.

– Ведь помирал только что!.. – орал старик и булькал. – И нате вам, ожил!.. Да еще топить удумали!.. Я вот на землю встану!.. Оба у меня получите!..

Ледок выбросил Тычка из воды. Старый плут мигом убежал в баню греться и в дверях погрозил кулаком. Только дверь в баню за ним и хлопнула. Там и остальные полезли из воды. Холодна водица! Безрод раскатисто захохотал. И плевать, что внутри все содрогается и переворачивается, а губы разошлись трещинами.

Мальчишек Сивый поручил Воротку. Молодой соловей в осеннем нашествии оттниров лишился младшего брата и ходил за обоими точно за малолетними родичами. Загнал вместе с воями в баню, самолично парил-отогревал от морских сквозняков, веником ухлестывал. Мальчишки, гордые париться с воями, все делали как взрослые, вот только меды от них Вороток отодвинул. Бреускевич поначалу дичился, глядел исподлобья, да потом отогрелся, подобрел, и вдвоем так оходили вениками Воротка, что тот, будто ошпаренный, выскочил в пруд. Вои подначивали мальчишек:

– Нешто, Гусек, мало каши ел? А ну, вдарь ему, да чтобы все листья на заду остались!

– И ты, оттнир, не зевай, поддавай!

Мальчишки, задорно смеясь, на совесть отхлестали своего вожатого, а когда Вороток внезапно подскочил с лавки да сделал страшные глаза, с визгом бросились врассыпную. Да куда там! Вороток сгреб обоих, по одному в каждую руку, пинком раскрыл дверь и вынес мальчишек на улицу, только две чистые попки и сверкнули в темноте.

– Принимайте! – и швырнул в пруд сначала одного, потом другого.

– О-о-о-ой, холодно!

– А-а-а-ай, студено!

А вои, знай себе, окунали Гуська и Оддалиса с головой. Лишь здоровее будут. Мальчишки фыркали, пускали пузыри, а когда их стали подбрасывать вверх, восторженно завизжали. Неслух подбросил Гуська, а Рядяша Оддалиса. Будто волшебной силой пострелят вынесло из воды, аж дух захватило.

– У-у-у-ух!

– А-а-а-ах!

А Неслухи, Моряй и Рядяша разошлись по углам пруда и принялись бросать мальчишек друг другу. От восторга Гусек и Оддалис едва сами не летали.

– Ну, все, хватит! – Моряй вылез сам и унес ребят в парную отогреваться. Славно попарились!

Закутанных в теплое по самые глаза, вои перенесли мальчишек в избу. Оддалиса одели в чистое исподнее, что перед уходом выбросил на камни отец, Гуську Вороток отдал свою рубаху. Пусть хранит сорванца одежда с воинского плеча. Мальчишки собирались было подносить за столом, да сморило обоих. Их уложили на лавки около печки.

А потом, голодные, чисто медведи по весне, люди Безрода расселись за стол в трапезной. Пили меды и прочее пиво за то, что дошли, за то, что ни одного человека их воевода не отдал Костлявой. Не забыли стражу на ладьях, после полуночи Сивый отправил на корабли смену. Раненых видсдьяуров оставили на граппре, со сменой отнесли оттнирам поесть. Безрод сидел в голове стола и чувствовал себя донельзя странно. Никогда не сиживал на самом почетном месте. Всегда, всю жизнь рядом был кто-то постарше, поопытнее, а вот оглянулся – и нет никого. Не за кем встать. Наоборот, за самим стоят. Вот и выходит, что самый старый и самый опытный. Всю ночь постоялый двор стоял на ушах. И двух дней пустым не был. Через седмицу снова опустеет. А Безрод осиротеет. И ведь не хотел пускать их в душу, не хотел! Знал, что все равно придется с кровью рвать из нее тех, с кем стоял спина к спине, кто, смеясь, вверил свои жизни. Видать, уродился таким. Только обрети что-то дорогое, – злая доля отбирает. Не нужно больше вставать с зарей и грести до седьмого пота, можно давить изголовья аж до самого полудня. В полдень и солнце ярче, и девки краше. Только под утро разошлись вои спать, и всю избу заволокло перегаром и храпом, хоть топор вешай. А хозяин только рад. Девки-служанки уже обвыклись, но поначалу носы воротили. Все дружины, одинаковы. Приходят почему-то именно вечером, ныряют в баню, парятся до седьмых потов, потом до самой зари едят и пьют, и только под утро уходят спать. А на следующий день хоть на глаза не попадайся. «Ой, девица, ой красавица, дай наглядеться на тебя», «А где ты давеча была?». А как начнут щипать… Не сразу синяки сойдут. И не сказать, что неприятно, очень даже приятно. Только слишком быстро вои сходят с постоя, не успеешь и глазки состроить. А работы – выше крыши. И полюбезничать не всякий раз удается. За последнее время одна только Сеславка и вышла замуж. Взял за себя урсбюнн из дружины Кракле. А воевода давешних гуляк своими холодными глазами ка-а-ак обдаст! Хоть в подвал на месте и провались. Аж зябко делается. Так и полнится вокруг него силищей. Еще бы! Если с такими шрамами остался в живых, значит, до жизни охоч.

Вчера девушки-служанки, быстро пробегая трапезную, все косились краем глаза на пришлых. Их воевода, наверное, когда-то был хорош да пригож, но эти страшные шрамы, седина, битый-перебитый нос, эти холодные глаза, да разбитые губы… Б-р-р-р! Одна из девок, кухарка Заревайка, едва шею не свернула, унося грязную посуду из трапезной, – так засмотрелась на страшного воеводу. К полудню парни начали вставать. Спускались по одному в трапезную. Потребовали холодного мяса. Вчерашнего. Того, что не доели. И начало девкам казаться, что не просто не доели, а нарочно оставили на утро. Водилось такое за боянами, – наутро после пиршества жевать холодное.

Кому что, а этим подавай холодное мясо. Заревайка как-то пробовала, но ничего в холодном мясе не поняла, и никто из девок не понял, как можно долго сидеть и тянуть волоконца из куска оленины. Наверное, для этого нужно родиться бояном. Вои собрались в трапезной и молча подвинули к себе блюда с холодными олениной и гусятиной. Все слова давеча сказаны, а мясо осталось, и, слава богам, позволительно без неловкостей помолчать. Кругом все свои. А может быть, уже не просто свои, а братья, понимающие все без слов?

Девки разносили меды. Уносили пустые блюда, приносили полные. Бояны еще не щипают, еще не проснулись. Просто сидят с открытыми глазами. Подняться-то поднялись, да разбудить их забыли. А пойдет дело на вечернюю зорьку – оклемаются, оживут, еще и спросят, – а раньше почему не видел? С мечами не расстаются, даром что опечатаны. Еще на пристани мытник залепил восковицей каждый меч. А Тычок с хитрющей рожей пристроился в спину Моряю, и когда подошла его очередь, невинно отвернувшись, воздев честные глазки к небу, протянул мытнику для печати… секиру. Мытник, на восьмом десятке мечей совершенно ошалевший, едва не залепил древко. Уже потянулся было ставить печать, да оторопел. Примелькались мечи за целый день, от их форм и узоров уже рябило в глазах. С костяными рукоятями и деревянными, травленные и гладкие, прямые и гнутые… Потому и начал искать на секире ножны. Под громогласный гогот воев плюнул в сердцах под ноги, и сам рассмеялся, – так уморителен был старик.