Расположенные в предложенном порядке, разоблачительные
цитаты полностью противоречили друг другу и читались как анекдот, К каждой
цитате прилагалась ссылка на издание и дата выхода.
– Ай да девка! – хохоча, сказал сам себе Абдрашидзе и махнул
рукой секретарше, заглянувшей проверить, все ли в порядке с шефом. –
Огонь-девка!
Больше того, “огонь-девка” предлагала напечатать еще и
хвалебные цитаты о Головине, которые тоже прилагались.
Неизвестно, сколько прессы было перелопачено, прежде чем
нашлись эти убогие, корявые, в худших традициях семидесятых хвалебные
песнопения.
Были тут и “мудрость руководителя”, и “человеческое тепло”,
и “всенародная любовь”, и “забота о людях”. Далее шли статистические данные о
безработице, невыплате зарплат и пособий, об окладах депутатов местной думы, о
количестве купленных и записанных на детей квартир. Все как полагается.
Не зря Приходченко трясется над этой девкой, решил
Абдрашидзе, закрывая папку. Способная девка. Огонь, одним словом, хотя на вид
бледная и вялая. Беззубая.
Даже идиот, прочитав такую публикацию, поймет, как грязно
оболгали Тимофея Кольцова, благороднейшего из героев, который готов на все ради
людей, которых он знает и любит. Он дает им работу и зарплату, а не вывозит
награбленное народное добро за границу. Он готов насмерть стоять, защищая
простых людей от произвола чиновников и бюрократов. Такой спуску никому не
даст, а это народ любит. Подчиняться всегда приятнее и проще, чем тащить на
себе ответственность…
Абдрашидзе набрал номер и сказал в трубку, довольно
посмеиваясь:
– Эта баба – просто блеск. Беру все свои слова обратно.
* * *
В Немчиновке жарили шашлыки. Их жарили почти каждый выходной
– под настроение и просто так.
Сегодняшние шашлыки означали открытие летнего сезона, хотя
до лета было еще очень далеко и снег только-только сошел, оставив после себя
стоячие студеные лужи и голую неприбранную землю, которую неуверенно пробивала
вылезающая стрелами нежно-зеленая трава.
* * *
Собаки, взбесившиеся от весны и упоительного мясного духа,
задавали круги вокруг дома, разбрызгивая грязь и сметая все на своем пути.
Сначала они уронили в лужу маленькую Саньку, потом столкнули с дорожки бабушку
и снесли корявую палку, подпиравшую старую яблоню. После этого Дмитрий
Степанович Кузьму привязал, а Вольфганга загнал в дом, откуда тот моментально
завыл, образовав хор Пятницкого с оскорбленным до глубины души Кузьмой.
– Мам, – закричала с крыльца Даша, – куда ты полотенца
переложила? У меня Санька описалась, я ее мою!
– О господи, – пробормотала Марья Дмитриевна. – Подожди, я
иду! – крикнула она дочери и зашлепала по лужам к крыльцу.
– Как хорошо, что весна, – сказал зять Митя, нанизывая на
шампур мясо. – До чего зиму ненавижу, вы не поверите, Дмитрий Степанович…
– Поверю, Митя, почему же… У нас вон Катька такая же,
теплолюбивое растение.
– Вы про меня? – крикнула из гамака Катерина. – Опять
сплетничаете?
– Больше нам делать нечего, – отозвался отец, – только
сплетничать и только о тебе.
– А что? – не отставала Катерина. – Обо мне уж и
посплетничать нельзя?
Ей так хорошо лежалось под соснами в гамаке, который сегодня
только первый день вытащили из сарая, где он зимовал. Было в этом бездумном
лежании предчувствие лета, и ставшая большой редкостью в последнее время
беззаботность, и удовольствие, что все дома – наконец-то вернулись из дальних
странствий, – и сама Катерина никуда в данный момент не спешит, и можно полдня
не думать о работе и просто раскачиваться в гамаке под аккомпанемент воплей
большого семейства и треск горящих в костре сучьев. Такой знакомый и такой
забытый за зиму звук…
Вышла Марья Дмитриевна, держа в одной руке Саньку, а в
другой вытертый древний овчинный тулуп, на котором очень любил спать кот
Василий. Тулупом она прикрыла Катерину, а Саньку повела за дом, где на клумбе с
южной стороны вылезли первые крокусы.
Катерина, моментально пригревшись под пахнувшим зверем
тулупом, прикрыла глаза, мечтая провести так всю оставшуюся жизнь.
– Ленишься? – спросила рядом сестра.
– Ленюсь, – согласилась Катерина, не открывая глаз. – А ты?
– Я только Саньку сдала маме на попечение. Хорошо тебе, у
тебя детей нет, ленись сколько хочешь.
Так и не открыв глаз, Катерина подняла брови, и они
засмеялись.
– Расскажи что-нибудь про свою сумасшедшую работу, –
попросила Даша. – Тебя как послушаешь, так думаешь, боже, как хорошо мы живем,
к политике никакого отношения не имеем.
– Это точно, – со вздохом согласилась Катерина, – к ней
лучше отношения не иметь, хотя, конечно, это интересная штука – политика. Ну ее
к дьяволу, Даш. Давай лучше так посидим.
– Давай посидим, – покладисто согласилась сестра.
Они слушали весну – негромкие голоса мужчин у костра, стук
топора на соседнем участке, торопливый звук непрерывно капавшей с крыши воды,
Санькин заливистый смех за домом и тяжкие вздохи глубоко оскорбленных собак.
Сизый прозрачный день был странно тихим, как будто ждал
чего-то и обещал – завтра придет настоящее тепло, и все вокруг взорвется
сумасшедшими птичьими голосами, звуками весенних работ на оттаявших участках,
торопливым гомоном и шумом. А пока – рано. Пока только предчувствие весны,
волшебных, необратимых, могущественных перемен…
– Я думала, что не доживу до весны. Скончаюсь во цвете лет,
так и не доведя до логического конца дела по возведению на престол Тимофея
Кольцова, – задумчиво сказала Катерина, глядя в синее отмытое небо.
– Ничего, поживешь еще, – отозвалась сестра. – Как там дела
у Олега? Все плохо?
– Гораздо хуже, чем просто плохо, – морщась, ответила
Катерина. – Увозить надо Кирюху. А кто с ним поедет? Баба Нина невыездная, ты
знаешь. Олег не может, ему нужно деньги зарабатывать. А парень, по-моему, тоже
скоро спятит…
– О господи, за что такая напасть мужику…
– Вот именно…
– Кать, а говорят, этот ваш Кольцов жену бросил, правда?
– Все разное говорят – кто утверждает, что он бросил, кто –
что она бросила. В любом случае у нас не Америка. У нас кандидаты за аморалку
не слетают, только если их в самый решительный момент на пленку снимают, а
потом по телевизору показывают. Но Коту Тимофею это, по-моему, не угрожает. Он
по девочкам не ходит.
– А по кому ходит? По мальчикам?
– Да ну тебя, Дашка, – вдруг оскорбилась за Тимофея
Катерина. – Он все больше по заводам ходит. И по верфям своим. А мальчики и
девочки могут расслабиться и отдыхать.