Я прошел полквартала, потом оглянулся, думая, что они смотрят мне вслед. Они не смотрели. Танцевали. И это было замечательно.
8
В паре кварталов по Канзас-стрит находилась заправочная станция «Городская служба». Я зашел в офис, чтобы узнать, как пройти на Коссат-стрит, с двумя «с». Из ремонтной мастерской доносились гудение компрессора и жестяное дребезжание поп-музыки, но офис пустовал. Меня это вполне устроило. Потому что рядом с кассовым аппаратом я увидел кое-что более полезное: металлическую стойку с картами. В верхнем отделении лежала карта города, грязная и одинокая. Первую страницу украшал фотоснимок невероятно уродливой пластмассовой статуи Пола Баньяна. С топором на плече, он, подняв голову, улыбался летнему солнцу. Только Дерри, подумал я, может поклоняться пластмассовой статуе мифического лесоруба.
За заправочными колонками стоял газетный лоток. Я взял экземпляр «Дейли ньюс», чтобы вложить в него карту. Положил пятак на стопку газет, где уже скопилась кучка мелочи. Не знаю, как с честностью, но с доверчивостью в пятьдесят восьмом все было в порядке.
Согласно карте, Коссат-стрит находилась в той же части города, что и Канзас-стрит, в каких-то пятнадцати минутах неспешной прогулки от автозаправочной станции. Я шагал под вязами, еще не тронутыми «голландской болезнью», которая практически полностью уничтожит их в семидесятых. Пока они зеленели, как в июле. Дети проезжали мимо меня на велосипедах, играли в камешки на подъездных дорожках. Небольшие группы взрослых собирались на автобусных остановках, местонахождение которых отмечали белые полосы на телеграфных столбах. Дерри занимался своими делами, а я — своими, мужчина в неприметном пиджаке спортивного покроя и новой летней соломенной шляпе, чуть сдвинутой на затылок, мужчина со сложенной газетой в руке. Такой мог искать дворовые или гаражные распродажи. Или хорошие жилые дома, может, общественные здания, продающиеся по дешевке. Такой мужчина не должен был выглядеть посторонним.
Во всяком случае, я на это надеялся.
По обеим сторонам обсаженной зелеными изгородями Коссат-стрит выстроились старомодные новоанглийские дома-солонки. На лужайках вращались разбрызгиватели. Мимо меня пробежали два мальчика, перебрасывая друг другу футбольный мяч. Какая-то женщина мыла автомобиль-универсал. Волосы она забрала наверх и завязала платком. С нижней губы свисала неизменная сигарета. Иногда женщина направляла струю на собаку, которая с лаем отскакивала прочь. Коссат-стрит выглядела идеальным местом для натурных съемок какого-нибудь телесериала из жизни маленького городка.
Две маленькие девочки крутили скакалку, в то время как третья безо всяких усилий подпрыгивала, пропуская ее под ногами, и пела: «Чарли Чаплин во Франции щас! Смотрит, как дамы танцуют у нас! Салют капитану! Салют королю! И всех вас, конечно, я тоже люблю!» Скакалка стукала-стукала-стукала по мостовой. Я почувствовал на себе взгляд. Женщина с платком на голове перестала мыть автомобиль. Замерла со шлангом в одной руке и большой намыленной губкой в другой. Наблюдала, как я подхожу к играющим девочкам. Но я обогнул их по широкой дуге, и женщина вернулась к прерванному занятию.
А я ведь сильно рисковал, заговорив с этими детишками на Канзас-стрит, подумал я. И сам себе не поверил. Вот если бы я прошел слишком близко от девочек… Да, тут бы меня ждали крупные неприятности. Однако Ричи и Бев были своими в доску, я это понял, как только их увидел, да и они приняли меня за своего. Одного поля ягоды.
Мы вас знаем? — спросила девчушка. Бевви-Бевви, которая жила на ели.
Коссат-стрит заканчивалась тупиком, упираясь в большое здание, Вестсайдский оздоровительный центр. Он не работал, а на заросшей сорняками лужайке стояла табличка с надписью «ПРОДАЕТСЯ МУНИЦИПАЛИТЕТОМ». Такой объект, несомненно, представлял интерес для любого уважающего себя охотника за недвижимостью. В двух домах от центра, по правую руку, маленькая девочка с морковными волосами и веснушчатым личиком каталась взад-вперед по асфальтовой подъездной дорожке на велосипеде с двумя маленькими дополнительными колесиками. Она распевала вариации одной фразы: «Бинг-бонг, я услышала гонг, динг-донг, я услышала гонг, ринг-ронг, я услышала гонг…»
Я направлялся к оздоровительному центру с таким видом, будто больше всего на свете хотел рассмотреть его вблизи, но краем глаза продолжал наблюдать за маленькой Рыжевлаской. Она раскачивалась из стороны в сторону, словно пытаясь понять, как далеко сможет отклониться, прежде чем перевернется. Судя по поцарапанным голеням, в эту игру она играла не в первый раз. Фамилии на почтовом ящике я не увидел. Только номер дома: 379.
Я подошел к табличке «ПРОДАЕТСЯ» и записал всю информацию на газету. Потом развернулся и зашагал в обратном направлении. Когда проходил мимо дома 379 (по другой стороне улицы, уткнувшись в газету), на крыльцо вышла женщина. И мальчишка. Он жевал что-то завернутое в салфетку. А в свободной руке держал духовушку «Дейзи», которой менее чем через два месяца попытается испугать разбушевавшегося отца.
— Эллен! — крикнула женщина. — Слезь с него, пока не свалилась! Иди в дом и возьми булочку.
Эллен Даннинг слезла с велосипеда, бросила его на бок и побежала к дому, во все горло крича:
— Синг-сонг, я слышала гонг!
Пряди ее волос, не такого красивого оттенка, как у Беверли Марш, мотались из стороны в сторону.
Мальчик, который, повзврослев, напишет сочинение, пронявшее меня до слез, последовал за ней. Мальчик, которому предстояло выжить.
При условии, что мне не удастся все изменить. Но теперь, когда я увидел их, реальных людей, живущих реальной жизнью, получалось, что другого выхода у меня нет.
Глава 7
1
Как рассказать о семи неделях, проведенных в Дерри? Как объяснить, почему я возненавидел этот город и начал его бояться?
Не потому, что он хранил секреты (а он хранил), не потому, что там совершались ужасные преступления (а они совершались) и некоторые остались нераскрытыми. С этим покончено, сказала девчушка по имени Беверли, и мальчишка по имени Ричи это подтвердил, да и я тоже пришел к такому выводу… Вот только тень, накрывавшая этот город со странным центром-котловиной, никуда не делась.
Ненавидеть Дерри меня заставило предчувствие надвигавшейся неудачи. И ощущение тюрьмы с эластичными стенами. Если бы я захотел уйти, они бы выпустили меня (с готовностью), но если бы остался, только сдавливали бы сильнее и сильнее. Сдавливали бы, пока не лишили бы способности дышать. И — самое худшее — вариант с бегством я теперь не рассматривал, потому что уже увидел Гарри до того, как он охромел и обрел доверчивую, чуть изумленную улыбку. До того, как он превратился в Гарри-Жабу, прыгающего по а-ве-ню.
Я увидел и его сестру. И она перестала быть именем в старательно написанном сочинении, безликой маленькой девочкой, которая любила собирать цветы и ставить их в вазы. Иногда я лежал без сна, думая о том, как в хэллоуинский вечер она хотела выйти на охоту за сластями в костюме принцессы Летоосень Зимавесенней. И без моего вмешательства этого не случится. Зато ее будет ждать гроб после долгой и безуспешной борьбы за жизнь. Гроб будет ждать и ее мать, имени которой я еще не знал. И Троя. И Артура, которого все звали Таггой.