Но я бежал.
Думал о Сейди, высокой, и невозмутимой, и прекрасной, и бежал. О Сейди, с которой всегда случались мелкие происшествия, которой предстояло споткнуться о плохого человека, Джона Клейтона. Он мог причинить ей больший урон, чем синяк на голени. Мир, отданный за любовь — кто это написал, Драйден или Поуп?
Тяжело дыша, я остановился у «Тит Шеврон». На другой стороне улицы битник, владелец «Веселого белого слона», курил трубку и наблюдал за мной. Охряная Карточка стоял напротив переулка, отделявшего «Кеннебек фрут» от соседнего здания. Дальше, судя по всему, он идти не мог.
Он протянул руки, и это мне совершенно не понравилось. Потом упал на колени и сцепил пальцы перед собой, от чего стало совсем тошно.
— Пожалуйста, не делай этого! Ты же знаешь, какова цена!
Я знал — и все равно продолжил путь. Телефонная будка стояла у перекрестка, за церковью Святого Иосифа. Я закрылся внутри, нашел в телефонном справочнике нужный номер, бросил в щель дайм.
Когда подъехало такси, водитель курил «Лаки», а радиоприемник работал на волне Дабл-ю-джей-эй-би.
История повторяется.
Последние записи
09.30.58
В «Тамарак мотор корт» я поселился в номере 7.
Расплатился деньгами из бумажника из страусиной кожи, который подарил мне давний дружище. Деньги, как и мясо, купленное в супермаркете «Ред энд уайт», как и рубашки и нижнее белье из «Мужской одежды Мейсона», остаются. Если каждое новое путешествие в прошлое — действительно сброс на ноль, такого быть не должно. Деньги эти я получил не у Эла, но по крайней мере агент Хости позволил мне сбежать, и этим оказал миру большую услугу.
А может, и нет. Я не знаю.
Завтра первое октября. В Дерри дети Даннинга уже ждут Хэллоуина и готовят костюмы. Эллен, рыжеголовая малышка, собирается нарядиться принцессой Летоосень Зимавесенней. Но шанса выйти из дома у нее не будет. Если бы я поехал в Дерри сегодня, то смог бы убить Фрэнка Даннинга и устроить ей праздник на Хэллоуин, только я не поеду. И не поеду в Дарэм, чтобы спасти Каролин Пулин от случайного выстрела Энди Каллема. Вопрос в том, поеду ли я в Джоди? Я не смогу спасти Кеннеди, об этом речи нет, но неужели будущая история мира так хрупка, что не позволит двум школьным учителям встретиться и влюбиться? Пожениться, танцевать под битловские мелодии вроде «Я хочу держать тебя за руку» и жить неприметной жизнью?
Я не знаю, не знаю.
Она, возможно, не захочет иметь со мной ничего общего. При нашей первой встрече ей по-прежнему будет двадцать восемь, а мне уже не тридцать пять, а сорок два или сорок три. И выглядеть я буду даже старше. Но, знаете, я верю в любовь; магия любви невероятно сильна. Я не думаю, что все написано на небесах, но верю, что кровь тянется к крови, разум — к разуму, сердце — к сердцу.
Сейди, танцующая мэдисон, разрумянившаяся, сияющая.
Сейди, просящая вновь облизать ей губы.
Сейди, спрашивающая, не хочу ли я прийти и поесть торт.
Один мужчина и одна женщина. Неужели я прошу слишком многого?
Я не знаю, не знаю.
Что я делал здесь, спросите вы, после того, как отложил в сторону крылья ангела? Писал. У меня есть авторучка — помните, подарок Майка и Бобби Джил, — и я прогулялся в расположенный неподалеку продовольственный магазин, где продавались и товары повседневного спроса, и купил десять пузырьков чернил. Черных чернил, под стать моему настроению. Я также купил два десятка толстых линованных блокнотов и исписал их все, кроме одного. Рядом с продовольственным магазином располагался магазин «Вестерн авто». Там я купил лопату и металлический ящик для хранения ценностей, с наборным замком. Покупки обошлись мне в семнадцать долларов девятнадцать центов. Достаточно ли этого, чтобы превратить мир в темное, грязное место? И что теперь будет с продавцом, чей предписанный жизненный курс изменился — благодаря нашему короткому общению, — став не таким, как прежде?
Этого я не знаю, но знаю другое: однажды благодаря мне школьный футболист получил шанс блеснуть актерским мастерством и его подруге обезобразило лицо. Вы можете сказать, что я не несу за это ответственности, но мы-то знаем правду, ведь так? Бабочка расправляет крылья.
Три недели я писал каждый день, целый день. Иногда по двенадцать часов. Иногда по четырнадцать. Ручка мчалась по страницам. Руку сводило. Я разминал ее, потом писал вновь. Бывало, по вечерам ходил в Лисбонский автокинотеатр, где пешеходам билет предлагался по льготной цене — тридцать центов. Садился на один из складных стульев перед баром, рядом с детской площадкой. Вновь посмотрел «Долгое жаркое лето». Посмотрел «Мост через реку Квай» и «Юг Тихого океана». Посмотрел программу «СДВОЕННЫЙ УЖАС», состоявшую из «Мухи» и «Капли». И гадал, а что же я изменяю. Убивая комара, задавался вопросом, в каких изменениях проявится это мое действо через десять лет. Или через двадцать. Или через сорок.
Я не знаю, не знаю.
Но я знаю кое-что еще. Прошлое упрямо по той самой причине, по которой у черепахи твердый панцирь: живая плоть внутри нежная и беззащитная.
И еще кое-что. Многочисленные выборы и возможности повседневной жизни — музыка, под которую мы танцуем. Они как гитарные струны. Проведите по ним пальцем — и получите приятный звук. Гармонию. Но начните добавлять струны. Десять струн, сто, тысячу, миллион. Потому что они множатся! Гарри не знал, что это за чавкающе-рвущий звук, но я практически уверен, что знаю: эти наслоение слишком многих гармоний, созданных слишком многими струнами.
Пропойте высокую си достаточно громко и в правильной тональности — и сможете разрушить кристалл. Воспроизведите достаточно громко нужные гармонические ноты на стереосистеме — и разобьете оконное стекло. Если следовать этой логике (а по мне, она правильная), поставьте достаточно много струн на инструмент времени — и сможете разнести реальность.
Но сброс на ноль всякий раз почти полный. Конечно, что-то остается. Так говорил Охряная Карточка, и я ему верю. Однако если я не проведу каких-то больших изменений… если не сделаю ничего, кроме как поеду в Джоди и вновь в первый раз встречу Сейди… и мы влюбимся друг в друга…
Я хочу, чтобы это случилось, и думаю, что так и будет. Кровь тянется к крови, сердце — к сердцу. Она захочет детей. И я, если на то пошло, захочу. Скажу себе, что одним ребенком больше, одним меньше — никакое это не изменение. По крайней мере не слишком большое. Или два ребенка. Или три. Это, в конце концов, эра больших семей. Мы будем жить тихо. Не поднимая волну.
Только каждый ребенок — это волна.
Каждый сделанный нами вдох — волна.
Вы должны вернуться в последний раз, сказал Охряная Карточка. Должны замкнуть круг. Желания не имеют к этому никакого отношения.
Могу ли я действительно думать о том, чтобы рискнуть судьбой мира — возможно, самой реальности, — ради женщины, которую люблю? Если так, то безумие Ли в сравнении с моим — сущая безделица.