— Ладно, — кивнул я. — Ладно. Это хорошо.
И получилось хорошо.
13
— Посмотрите, кто идет! — воскликнула дочь Фрэнка Фрати, когда я вошел в ломбард в пятницу около полудня. — Наш боксерский свами с новоанглийским выговором. — Она одарила меня сверкающей улыбкой, обернулась и крикнула: — Па-па! Твой человек, который ставил на Тома Кейса!
Фрати вышел, шаркая ногами.
— Добрый день, мистер Амберсон. Явился не запылился, и красив, как Сатана в субботний вечер. Готов спорить, вы прекрасно себя чувствуете в этот чудесный день. Глаза горят и хвост трубой, верно?
— Конечно, — ответил я. — Почему нет? Мне повезло.
— Вам повезло за мой счет. — Он вытащил из заднего кармана мешковатых габардиновых брюк конверт из плотной коричневой бумаги, чуть больше стандартного. — Две штуки. Можете пересчитать.
— Незачем, — ответил я. — Я вам верю.
Он уже собрался протянуть мне конверт, однако согнул руку и постучал им по подбородку. Его синие глаза, выцветшие, но проницательные, прошлись по мне.
— Ни на что не хотите поставить? Футбольный сезон подбирается к финишу, как и Серии.
— В футболе я ничего не понимаю, а исход Серий «Доджерс» — «Янкиз» меня не интересует. Давайте конверт.
Он отдал.
— Приятно вести с вами дела. — Я улыбнулся и вышел. Чувствовал, что их взгляды следуют за мной, и испытал крайне неприятное ощущение дежа-вю. Сел в автомобиль, надеясь, что никогда больше не попаду в эту часть Форт-Уорта. Или на Гринвилл-авеню в Далласе. И никогда не поставлю деньги у букмекера с фамилией Фрати.
Можно сказать, загадал три желания, и все они исполнились.
14
Моим следующим пунктом назначения стал дом 214 по Западной Нили-стрит. Я уже позвонил арендодателю и сказал, что август — мой последний месяц. Он попытался меня отговорить, объяснял, что таких хороших арендаторов найти трудно. Наверное, говорил правду — полиция никогда не приезжала по мою душу, хотя появлялась здесь часто, особенно по выходным, — но я подозревал, что причина в другом: слишком много квартир и недостаточно съемщиков. Даллас переживал очередной экономический спад.
По пути я остановился в «Первом зерновом» и добавил на свой банковский счет две тысячи долларов, полученные у Фрати. В этом мне повезло. Позже — гораздо позже — я осознал, что лишился бы их, если бы приехал с ними на Нили-стрит.
Я собирался обойти все четыре комнаты, чтобы посмотреть, не оставил ли какие-то вещи, особенно под диванными подушками, под кроватью и в глубине ящиков комода. И разумеется, хотел забрать «полис спешл». Он мне требовался, чтобы разобраться с Ли. Теперь я уже твердо решил убить Освальда, по возможности сразу же после его возвращения в Даллас. А пока я не хотел, чтобы в квартире остались хоть какие-то следы пребывания Джорджа Амберсона.
Но по мере приближения к Нили-стрит усиливалось ощущение, что я во временной эхо-камере. Я постоянно думал о двух Фрати, одном — с женой Марджори, другом — с дочерью Вандой.
Марджори. Если по-простому, хотите сделать ставку?
Ванда. Так называется ставка, когда она лежит дома, задрав ноги?
Марджори. Я Джей Эдгар Гувер, сынок.
Ванда. Да, я Карри, начальник далласской полиции.
И что с того? Повторение, ничего больше. Гармония. Побочный эффект путешествия во времени.
Тем не менее колокольчики тревоги зазвонили где-то в глубинах головы, а как только я свернул на Нили-стрит, звон этот переместился под лоб. История повторяется, прошлое стремится к гармонии, вот что все это значило… но не только. Когда я свернул на подъездную дорожку к дому, в котором Ли придумал неудавшийся план убийства Эдвина Уокера, я действительно прислушался к этому колоколу тревоги. Потому что теперь его звон уже оглушал.
Акива Рот присутствовал на боксерском поединке не один. Его сопровождала дама в больших черных очках а-ля Гарбо и норковом палантине. Август в Далласе жаркий, но зрительный зал кондиционировался, и — как говорят в мое время — иногда хочется выпендриться.
Уберем черные очки. Уберем палантин. И что мы получим?
Несколько мгновений я сидел за рулем, прислушиваясь к потрескиванию и бульканью остывающего двигателя, но ответа не находил. Потом до меня дошло: если заменить норковый палантин на полосатую блузку, то получим мы Ванду Фрати.
Чез Фрати заложил меня Биллу Теркотту. Мысль эта уже мелькала у меня в голове… но я ее отогнал. И напрасно.
И кому заложил меня Фрэнк Фрати из Форт-Уорта? Что ж, он не мог не знать Акиву Рота из «Честного платежа». Рот, в конце концов, был бойфрендом его дочери.
Внезапно мне понадобился мой револьвер, и понадобился срочно. Я выскочил из «шеви» и взбежал на крыльцо с ключами в руке. Перебирал их, когда с Хайнс-авеню на Нили-стрит вылетел автофургон и в скрипе тормозов остановился у дома 214, въехав левыми колесами на тротуар.
Я огляделся. Никого. Пустынная улица. Ни одного прохожего, к которому можно обратиться за помощью. Не говоря уже о копе.
Я сунул нужный ключ в замочную скважину, думая, что запру дверь перед их носом — кем бы они ни были — и позвоню копам. Уже переступил порог, оказавшись в горячем, спертом воздухе квартиры, где никто не живет, когда вспомнил, что телефона нет.
Здоровенные парни бежали по лужайке. Трое. Один — с коротким обрезком трубы, во что-то завернутым.
Нет, незваных гостей хватало на партию в бридж. Четвертый, Акива Рот, не бежал, а ровным шагом пересекал лужайку, сунув руки в карманы, безмятежно улыбаясь.
Я захлопнул дверь, задвинул засов. Дверь тут же вышибли. Я метнулся в спальню. Пробежал где-то полпути.
15
Двое громил Рота затащили меня на кухню. Третий держал в руке обрезок трубы, обмотанный полосками темного войлока. Я увидел, как он демонстративно положил трубу на стол, за которым я столько раз ел. И надел желтые перчатки из сыромятной кожи.
Рот привалился к дверному косяку, по-прежнему безмятежно улыбаясь.
— Эдуардо Гутиеррес болен сифилисом, — сообщил он. — Болезнь уже повредила мозг. Он умрет через восемнадцать месяцев, но знаешь что? Его это не тревожит. Он верит, что вернется арабским эмиром или еще каким-то дерьмом. Как тебе это?
Реагировать на non sequiturs
[156]
— на коктейльных вечеринках, в общественном транспорте, в очереди в кассу кинотеатра — достаточно рискованно, и уж действительно трудно найти правильный ответ, когда двое держат тебя, а третий собирается избивать. Так что я промолчал.