– Схожу с ума! – вновь простонал Ларри. Безнадежное отчаяние своего собственного скулежа испугало его. Неужели все зашло так далеко? Когда-то существовал Ларри Андервуд, записавший пластинку, которая успешно раскупалась, мечтавший стать Элтоном Джоном своего времени, ох, други мои, как бы смеялся над этим Джерри Гарсия… а теперь этот парень превратился в полутруп, ползущий по черному покрытию шоссе 9 где-то в юго-восточном Нью-Хэмпшире. Тот, другой Ларри Андервуд не потерпел бы сравнения с этим ползущим бедолагой… с этим…
Он попытался подняться и не смог.
– Ох, как же это нелепо… – Ларри наполовину смеялся, наполовину плакал.
По другую сторону дороги, на холме, расположенном ярдах в двухстах, будто великолепный мираж, поблескивал разросшийся за счет пристроек новоанглийский фермерский дом. С зеленой обшивкой и отделкой, крытый зеленой черепицей. С холма сбегала зеленая лужайка, которая только-только начала зарастать травой. У подножия лужайки тек небольшой ручей. Ларри мог слышать завораживающий звук его веселого журчания. Вдоль ручья извивалась каменная стена, возможно, служившая границей частного владения, а перед ней на одинаковом расстоянии друг от друга нависали огромные тенистые вязы. Ларри решил, что продемонстрирует свое всемирно известное мастерство ползания и просто немного посидит в тени… вот что он сделает. А почувствовав себя чуть лучше на предмет… на предмет жизни вообще… встанет на ноги, спустится к ручью, попьет воды и умоется. Может быть, от него плохо пахнет. Однако кому какое до этого дело? Кто будет нюхать его теперь, когда Риты нет на свете?
«Она до сих пор лежит в той палатке? – пришла ему в голову отвратительная мысль. – И тело ее распухает? Привлекает мух? Становится все больше похожим на черный леденец в туалетной кабинке у Первого проезда? Ну а где ей еще быть? Играть в гольф в Палм-Спрингс вместе с Бобом Хоупом?»
– Боже, это ужасно, – прошептал он и пополз через дорогу. Он чувствовал, что сможет встать, оказавшись в тени, но для этого потребовалось бы слишком много усилий. Тем не менее Ларри потратил часть оставшихся сил, чтобы украдкой глянуть в ту сторону, откуда пришел, и убедиться, что брошенный мотоцикл не переедет его.
В тени было градусов на пятнадцать прохладнее, и Ларри шумно выдохнул от удовольствия и облегчения. Потрогал рукой затылок, почти весь день гревшийся на солнце, и отдернул пальцы, зашипев от боли. Боль от ожога? Помажь ксилокаином. Или другим целительным дерьмом. Уберите этих людей с солнца. Ожог, детка, ожог. Уоттс
[117]
? Помнишь Уоттс? Еще один привет из прошлого. Все человечество – теперь один большой привет из прошлого, великий «золотой укол»
[118]
.
– Чел, ты болен, – поставил он себе диагноз и привалился головой к шероховатому стволу вяза. Закрыл глаза. Испещренная солнечными бликами тень образовала на внутренней стороне век движущиеся красно-черные узоры. Веселое журчание воды радовало и успокаивало. Через минутку он пойдет к ручью, чтобы попить воды и умыться. Через минутку.
Ларри задремал.
Минуты поплыли одна за другой, и дрема впервые за последние дни перешла в глубокий, не омраченный кошмарами сон. Руки бессильно лежали на животе. Тощая грудь поднималась и опускалась. От бороды лицо выглядело еще более худым – полное тревоги лицо одинокого беженца, оставшегося в живых после жуткой резни, поверить в которую просто невозможно. Мало-помалу глубокие морщины на обожженном солнцем лице начали разглаживаться. Ларри по спирали спустился к глубинным уровням подсознания и отдыхал там, как маленькое речное существо, которое летом проводит самые жаркие часы в спячке, зарывшись в прохладную глину. А солнце тем временем клонилось к горизонту.
Густые заросли кустов вдоль ручья чуть зашуршали: в них что-то двигалось. Шуршание прекратилось, послышалось вновь – и через какое-то время из кустов вынырнул мальчик. Лет тринадцати, а может, и десяти, довольно высокий для своего возраста, одетый в трусы «Фрут оф зе лум». Тело покрывал ровный загар, и лишь повыше пояса трусов тянулась странная белая полоска. В правой руке мальчик держал нож для разделки мяса. С зазубренным футовым лезвием. Оно ярко сияло на солнце.
Бесшумно, чуть пригнувшись, мальчик подкрался к Ларри. Уголки его зеленовато-синих, цвета морской воды глаз слегка поднимались вверх, придавая лицу что-то китайское. Сами глаза были немного дикие и ничего не выражали. Мальчик поднял нож.
– Нет, – послышался за его спиной мягкий, но твердый женский голос.
Мальчик обернулся, склонив голову набок и прислушиваясь, по-прежнему держа нож в поднятой руке. На его лице одновременно читались вопрос и разочарование.
– Мы будем наблюдать за ним, – добавил женский голос.
Мальчик помедлил, переводя взгляд, уже откровенно кровожадный, с ножа на Ларри и опять на нож, а потом вернулся тем же путем, что и пришел.
Ларри спал.
* * *
Проснувшись, Ларри прежде всего осознал, что чувствует себя на удивление хорошо. Потом ощутил голод. Тут же отметил неполадки с солнцем: оно вроде бы двигалось по небу в обратном направлении. И наконец, простите великодушно, ему жутко хотелось поссать.
Вставая и прислушиваясь к восхитительному потрескиванию сухожилий, Ларри понял, что не просто вздремнул, а проспал целую ночь. Взглянул на часы и понял причину солнечной аномалии: было утро, двадцать минут десятого. Отсюда и голод. Он не сомневался, что в большом белом доме наверняка найдется какая-нибудь еда. Консервированный суп, а может быть, ветчина. В животе у него заурчало.
Прежде чем отправиться в дом, он разделся, встал на колени перед ручьем и принялся лить на себя воду. Заметил, как исхудало его тело – вылитый героиновый наркоман. Ларри встал, вытерся рубашкой и натянул брюки. Влажные черные спины камней выступали над водой, и он перешел по ним на другой берег. Уже там вдруг застыл и посмотрел на густые заросли кустов. Страх, который не давал о себе знать с момента пробуждения, вдруг вспыхнул ярким пламенем – и так же резко угас. Вероятно, он услышал шебуршание белки или сурка, может, лисы. Ничего больше. Уже совершенно успокоившись, Ларри повернулся и зашагал по лужайке к большому белому дому.
Он преодолел половину пути, когда на поверхность его сознания всплыла мысль, словно поднявшийся и лопнувший пузырь. Произошло все обыденно, без фанфар, но сама мысль заставила его замереть на месте: Почему ты не ехал на велосипеде?
Он стоял на лужайке, между ручьем и домом, пораженный простотой этой идеи. Он шел пешком с тех пор, как отправил свой «харлей» в лощину. Шел, донельзя выматывая себя, и в конце концов свалился от солнечного удара или чего-то очень к нему близкого. А ведь мог крутить педали, передвигаясь со скоростью бегуна, если не хотел ехать быстрее, и, возможно, уже находился бы на побережье, выбирая себе подходящий коттедж и заготавливая запасы продовольствия.