Телефонную трубку подняли снова.
— Алло? Миссис Дэвидсон у аппарата.
— Говорит миссис Коритон. Из…
— Из лодочной мастерской, я знаю. — Ее голос звучал отчетливо и резко. — Чем могу вам помочь, миссис Коритон?
— Я надеялась поговорить с вашим братом, Джерри.
— Его здесь нет.
— А вы не знаете, где он?
— Боюсь, что не слышала о нем уже некоторое время.
— Может быть, вы подскажете мне, как с ним связаться?
— К сожалению, нет. А сейчас извините меня, у нас гости.
Фредди поблагодарила миссис Дэвидсон и повесила трубку. От ее утреннего оптимизма не осталось и следа; дрожа, она вышла из будки и вскарабкалась на велосипед. Миссис Дэвидсон отвечала слишком поспешно, она не проявила ни малейшей заинтересованности. Миссис Дэвидсон ей солгала.
Было шесть часов вечера — конец дождливого дня, окрасившего Лондон в разные оттенки серого. Проходя по Джермин-стрит, Ребекка заметила мужчину, выходящего из отеля «Кавендиш». Он был в плаще, но без шляпы. Она узнала его по походке, по тому, как он слегка переваливался из стороны в сторону.
— Майло! — окликнула она.
Он обернулся.
— Боже, Ребекка, какая встреча! — Он окинул ее коротким пронзительным взглядом; Ребекке показалось, что он оценивает, насколько она постарела.
— Вот так сюрприз! — Она поцеловала его в щеку. — Что ты делаешь в Лондоне, Майло?
— Кое-какие вопросы с рекламой… встречаюсь с Роджером. А ты?
— Приехала на несколько дней, навестить подругу. — Она остановилась у Симоны.
— Замечательно. Должен заметить, ты великолепно выглядишь.
— Ты тоже. — На самом деле Ребекке показалось, что Майло набрал вес.
Он посмотрел на часы.
— У тебя же найдется время выпить со мной, правда?
— Да. Спасибо.
Они зашли в «Кавендиш». Ребекка, извинившись, направилась в дамскую комнату. Глядя в зеркало, она поправила волосы, подкрасила губы и слегка припудрилась. Потом прошла в бар.
Майло заказал ей джин с лимоном, а себе виски с содовой. Они чокнулись и выпили за здоровье друг друга.
Майло сказал:
— Раньше я считал совершенно недопустимым разбавлять виски чем-то кроме чистой воды. Боюсь, содовая — это американская традиция.
— Ты говоришь не так, как американцы. Я думала, что за столько лет у тебя появится акцент.
— Людям нравится британское произношение, так что я постарался его сохранить. — Он поудобнее уселся на стуле, глядя ей в глаза. — Я все пытаюсь подсчитать, сколько лет прошло с нашей последней встречи.
— В последний раз мы виделись в конторе у адвоката, незадолго до войны. Ты тогда порядком натерпелся.
— Думаю, я это заслужил.
В ярком свете бара Ребекка обратила внимание на его редеющие волосы и мешки под глазами. Ее «золотой мальчик», Майло Райкрофт, в которого она влюбилась на балу поклонников искусства в Челси, начинал лысеть.
Она спросила:
— Как дела у Моны и Хелен?
— Отлично. Процветают. И малышка тоже.
Она уставилась на него.
— Майло! Когда это произошло?
— Лауре девять месяцев.
— Лаура… какое красивое имя.
— Мы окрестили ее Лаура-Бет. Имя выбирала Мона. — Майло вытащил из кармана бумажник, достал из него фотографию и протянул Ребекке.
Она посмотрела на снимок. Крошка Лаура-Бет сидела у Моны на коленях, Хелен, старшая, стояла рядом с ними. Обе дочери Майло были очень хорошенькие, с такими же темными волосами, как у их матери. Мона тоже казалась красивой, хотя Ребекка заметила сталь в ее лице; возможно, подумалось ей, благодаря этому Моне удается лучше справляться с Майло, чем некогда ей самой.
— Они просто красавицы, — сказала она, возвращая карточку Майло.
— Только совсем на меня не похожи. Правда, Хелен обожает читать. Постоянно прячется где-нибудь с книжкой. Мона не очень это приветствует — говорит, от чтения портятся глаза.
— Ты, должно быть, ими очень гордишься.
— Да. — Он убрал фотографию назад в бумажник. — Хотя, по правде говоря, я не создан для того, чтобы быть отцом. Я слишком эгоистичен.
— Надо же, какое открытие, — сухо заметила она.
Майло пожал плечами.
— Я знаю, что я эгоист. Для меня это не новость. Не будь я эгоистом, я не смог бы писать. Мне нужны тишина и покой, нужен кто-то, кто будет готовить мне еду и гладить рубашки. Кто-то, кто не станет обижаться, если я один отправлюсь на длительную прогулку. Иначе я не смогу работать. Только так я могу писать, не прилагая к этому огромных усилий. Уходить в работу с головой.
— Тишина, — сказала она. — Я понимаю — не только отсутствие шума, но еще и душевный покой.
— Да. — Удивленный, он взглянул на нее. — Именно так. Я не могу писать, если где-то звонит телефон или болтают дети. Мона это понимает и старается держать их подальше от меня, но они все равно где-то рядом, постоянно тут.
— А ты не можешь работать в университете?
— Я пытаюсь, — капризно заметил он, — но там мне все время мешают студентки.
— Боже, Майло, — она не смогла сдержать улыбку. — Значит, у тебя по-прежнему есть твои менады?
Он раздраженно ответил:
— Думаю, они видят во мне отца. Они хотят, чтобы я выслушивал их проблемы — до ужаса ничтожные проблемы, Ребекка: с их кавалерами, с другими девушками в общежитии… Я мог бы написать об этом целую эпопею, да только боюсь умереть со скуки. Честно говоря, я с радостью согласился на эту поездку. Три недели, в которые не надо думать ни о ком, кроме себя самого. И мне очень хотелось опять увидеть Англию.
— Ты скучал по нам?
— Больше, чем мог себе представить. Хотя видеть Лондон таким — это для меня большое потрясение. Я имею в виду, что после войны прошло уже три года, а город до сих пор в руинах. Некоторые улицы просто невозможно узнать. — Голос у него был обиженный.
— У страны нет денег, Майло, — терпеливо объяснила она. — Мы выбиваемся из сил. Это были очень тяжелые годы. Собственно, тут и сейчас тяжело.
— Ну конечно. Я не хотел сказать… — Он сделал паузу, а потом продолжил: — Просто я привык к американской предприимчивости. Мне кажется, случись такое в Америке, они давно бы все восстановили.
Ребекка вспомнила «спитфайер», вонзившийся носом в поле близ Мейфилда, вспомнила девушку, которую пыталась откопать из-под завала, похожую на мраморную статую из-за густого слоя белой пыли.
Она сменила тему:
— Так что же твоя работа? Продвигается?