Эротический потенциал моей жены - читать онлайн книгу. Автор: Давид Фонкинос cтр.№ 20

Жерар его расцеловал, родня как-никак.

– Только что отжался сотню раз одной левой, – добавил он в качестве приветствия.

Они тотчас спустились в подвал за велосипедом, предназначенным для друзей, в данном случае для Гектора; шины дружеского велосипеда оказались приспущенными, во избежание того, чтобы друг не превратился в потенциального соперника. На лестнице столкнулись с улыбающимся соседом; но если обычно Жерар бывал невероятно дружелюбен, то данное «столкновение» оказалось обескураживающе холодным (торопливое рукопожатие, и все). Можно охотно кататься на велосипеде с собственным зятем, но пренебрегать при этом соседями не слишком корректно. Гектор успел заметить недоумение в глазах соседа, но тут же позабыл об этом. Лишь несколько позже, когда Венсенский лес приобрел сходство с каруселью из-за постоянного кружения по нему наших велосипедистов, Гектор был настигнут двойным впечатлением:

1. Этот сосед был, несомненно, одним из Жераровых друзей, но Жерар притворился, что его не знает.

2. Если второе впечатление выглядит пока что довольно смутным, то постепенно оно проясняется.

Гектору казалось, что он уже где-то видел этого человека, хотя ни разу не приходил к шурину до этой истории с проверкой алиби. Может, какая-нибудь знаменитость? Нет, знаменитостями на лестницах не пренебрегают. Эти голубые глаза, этот взгляд были ему знакомы, знакомы, потому что он неоднократно их видел… Уарзазате – Касабланка! Это был один из велосипедистов с пьедестала почета!

Они покатались еще; Гектор взглянул на часы: они жали на педали уже почти двенадцать минут. Почему на велосипеде время тянется так медленно? Просто идеальный спорт для тех, кому кажется, что время летит слишком быстро. Когда икры и бедра находятся в движении, это проветривает мозги; оставалось только удивляться тому, что Жерар остался таким кретином. Вот тут-то Гектор очень умно (наш герой все-таки) симулировал недомогание и остановился на обочине. В качестве профессионала и крупного специалиста по спортивной медицине Жерар отвесил ему несколько пощечин, способных поднять на ноги умирающего.

– Если хочешь, продолжай без меня, я больше не могу, – агонизировал Гектор.

Свое недомогание он свалил на отсутствие должной тренировки. В конце концов, он не совершил ни одного спортивного действия с 1981 года, когда, как все, прошелся торжественным маршем в честь победы Франсуа Миттерана на президентских выборах; с тех пор Франсуа Миттеран успел умереть вследствие продолжительной болезни, которую продолжительно скрывали от французов, а Гектору так и не представилось нового случая заняться спортом. Велосипед разом вытеснил пинг-понг с первого места в списке ненавистных Гектору видов спорта. Жерар пребывал в явном замешательстве, ибо семейные узы были для него царственно-священны; нельзя было бросать членов семьи на обочинах дорог, это сурово осуждалось законами его религии. Однако, поскольку главным его богом был все-таки велосипед, он решил сделать еще несколько кругов в одиночку. Гектор уселся на лавочку передохнуть, и как раз на лавочке ему пришла в голову макиавеллевская мысль: разоблачить Жерара. Тут каждый за себя, и если вся семейка Брижит сплотилась против Гектора, ему придется использовать в борьбе все средства, имеющиеся в его распоряжении, включая самое низкое из всех – донос. Он будет защищать свои интересы подобно первобытному зверю, борющемуся за выживание. Ведь нельзя же допустить, чтобы о него вытирали ноги, и сгорать на медленном огне, так больше и не насладившись зрелищем мытья окон.

По прошествии трех четвертей часа непрерывных усилий Жерар возвратился, дыша лишь чуть-чуть тяжелее обычного. Он прокатился вверх и, кроме того, вниз, просто как никогда, и завсегдатаи бистро «У Ковальского», у Венсенских ворот, могли бы засвидетельствовать эту его способность прокатиться вниз, иными словами, пропустить стаканчик-другой. Для вранья требуется хоть какой-то минимум мозгов, а мозги Жерара, постоянно осаждаемые его человеческими свойствами, исчислялись крохами, причем, похоже, последними. Поэтому он не сообразил купить жевательную резинку и сунуть ее себе в рот. Гектору пришлось увеличить расстояние между своим органом обоняния и речевым аппаратом шурина на несколько сантиметров, чтобы оказаться в состоянии выслушать рассказ о спортивных достижениях родственника. Дослушивать рассказ он, однако, не стал и прервал его весьма резко:

– Я знаю, что ты не выиграл гонку Уарзазате – Касабланка.

– И если ты мне не скажешь, с кем сегодня в пять встречается твоя сестра, я все расскажу твоей родне… А заодно и всем твоим дружкам-пьяницам!

Если Жерар и был чуточку мифоманом, все сходились в том, что он славный малый. Он не привык к тому, чтобы на него так наезжали (по поводу этой гонки уже когда-то велась полемика, но дело было давным-давно улажено и, как полагал Жерар, похоронено; хотя, конечно, ложь и клевета напоминают Лазаря, готового в любой момент вскочить со смертного одра в новом чудотворном освещении…), поэтому его способность отвечать дала небольшой сбой; он замешкался. Существует выражение, где говорится о затишье перед бурей; ну так вот, едва оправившись от того, что ему пришлось выслушать, Жерар яростно накинулся на Гектора. Выбив зятю два зуба, он остановился:

– Лучше поговорим об этом дома!

Гектор пытался всеми доступными ему средствами взять свои слова назад, но он уязвил Жерара в самое больное место. Вся Жерарова жизнь была в этой гонке Уарзазате – Касабланка, постамент, на котором зиждился смысл его бытия. Никакие компромиссы тут были невозможны, и в два счета оба столь различных образчика одной и той же семьи оказались в подвале у Жерара. Когда несколько раньше они спустились в этот самый подвал за дружеским велосипедом, Гектор не заметил на стене огромную афишу фильма «Молчание ягнят». И тут у него в памяти вспыхнуло смутное воспоминание о семейной псевдокино-любительской дискуссии, в ходе которой Жерар, чуть не со слезами на глазах, говорил о сценах заточения из своего любимого фильма.

В этом пространстве, в приближении агонии, Гектор вновь думал о тех мгновениях, когда плоть наконец освободила его от бесконечности, идентичной его жизни. Незабвенные мелочи первых мгновений его любви к Брижит были затуманены парами всепобеждающего, утонченно-деспотичного наслаждения. Он почти не чувствовал ударов, которыми осыпал его Жерар (существует такая странная стадия, на которой боль становится чувственностью), а кровь во рту превращалась в средство для мытья стекол. Он не умолял, он не произносил ни слова. Перетянутый веревками, словно контрабандный окорок, он тихо ожидал смерти на перроне, в надежде, что на этот раз она явится без опоздания. Смерть ему, разумеется, не грозила: если Жерар и не имел большого опыта в плане чрезмерной брутальности, он все-таки знал, причем именно благодаря своей любви к кинематографу, что гнусного предателя, угрожающего разоблачением, следует лишь очень сильно припугнуть. Поэтому он намеревался прекратить избиение, как только выколотит из своей жертвы вечное обещание вечного же молчания. Однако вместо этого молчания он видел перед собою улыбку. Гектор пребывал, по мнению истязателя, в извращенном экстазе, открывая для себя почти мазохистское наслаждение. Жерар недоумевал: в «Молчании ягнят» жертва не улыбалась; правда, там ее резали на куски, но все равно после всех его усилий (кулаки болели!) этот зять, скалящий все свои зубы (без двух), казался видением из иного мира. И внезапно Жерар дрогнул перед тем, кого истязал. В следующую минуту он бросился Гектору в ноги: