Почта святого Валентина - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Нисенбаум cтр.№ 68

— А и взялся бы, я бы не позволил. Там у вас такие лица у всех, точно у минтая под валерьянкой, — заметил Веденцов.

— Не у нас, а у вас, — невнятно отвечал Звонарев, не переставая жевать.

Супружеская пара, вероятно, французы, со сдержанным удивлением следили за муравьиной тропкой официантов, сновавших с кухни к столику Звонарева и обратно. Конвейер подносов сплавлял по воздуху тарелки, горшочки, корзинки, блестящие колпаки, обтекаемые магическими зигзагами розово-золотых отражений. Двое черно-белых стояли в шаге от стола, подливая нарзан, безответно улыбаясь и время от времени бесцельно меняя идеально чистые пепельницы.

Уже на середине черниговского борща с огненными ноликами на багрово-зеленой горячей глади, борьба Звонарева с Веденцовым перешла в борьбу с самим собой. Но и в этой борьбе он должен был выйти победителем! Тихим трансатлантическим лайнером выплыл из тишины вечерний джаз, загундосил под сурдинку кларнет, прошел на цыпочках грациозный слон-контрабас. Однако легкости более не было — вот уж и потолок стал эхом черниговского огненного борща, и метрдотель с официантами казались медицинским персоналом.

Пригласив Звонарева в «Савой», предлагая ему повышение по службе и удвоение оклада, Веденцов так и не принес извинений. Несколько искренних слов обошлись бы ему несравненно дешевле и утолили обиду Паши куда верней. Но гордый Валентин Веденцов был готов платить за гордость, дурной нрав и распущенность. Значит, следовало получить с него эту плату. Вонзая зубы в нежнейший рибай, Павел, уже плохо соображавший от крайней сытости, представлял, что вгрызается в горло обидчику. Он заставлял себя думать, что с крабовым фрикасе, ореховой подливой, с этими пряными соусами и ванильно-шоколадным кремом он тянет из врага последние соки и тот слабеет, раскаивается, молит о пощаде. Наконец он заставил рот принять последний трюфельный птифур. Туман застилал глаза, и в этом сытном тумане висели жиринки джаза, мясистый голос толстяка с соседнего столика и сусальные излишества купеческих залов.

— Ну-с, Павел Дмитрич, может, пойдем? — услышал он свежий тенорок улыбающегося Валентина, расплатившегося с подобострастным метрдотелем. — Я что-то так и не понял, согласны ли вы на мое предложение. Надеюсь, вы хотя бы наелись?

Звонарев знал, что вернется. Отказаться от этой работы значило бы наказать себя больше, чем обидчика. Но сейчас, глядя на Веденцова, как один неодушевленный предмет способен глядеть на другой, он выдавил несколько каштаново-майонезных звуков:

— Спасибо. Я сыт. По горло. Вами.

«Здравствуйте, Виктория!

Нелегко заговорить с вами, и если бы я только мог победить себя, вы никогда не получили бы этого письма. Первое и главное. Считайте, что мои слова написаны большими буквами, красными чернилами, а может, даже не чернилами. Что бы в дальнейшем я вам ни говорил, помните эти слова и их цвет: теперь все будет честно. Даже если это повредит моему образу в ваших глазах, даже если причинит вам боль, больше я не покривлю душой.

Вначале я должен рассказать вам краткую историю моего вмешательства в ту злосчастную переписку. Когда меня попросили помочь написать вам письмо, я еще не состоял на службе, кроме того, воспринимал свое участие как гуманитарную помощь. До этого мне дважды случалось писать за других людей, причем оба раза это меняло судьбу людей радикально и к лучшему. Во всех этих случаях я не просто подбирал слова, но чувствовал вместе с отправителями и даже за них. Нет, я не профессионал, мне не удается написать стоящего письма одной сноровкой. Если я не переживаю глубоко то, что пишу, ничего не выходит.

Вот почему мне не следовало браться за любовное письмо к незнакомке-невидимке. Больше всех от этого пострадал я сам. С каждой строкой кровь чужих чувств переливалась в меня до тех пор, пока они не стали моими. Если бы вы только знали, как мне нужно было увидеть вас, узнать ваше имя! Если бы только могли представить, как ненавидел я букву „N“, сколько имен пытался подставить вместо нее. Я блуждал в темноте с черной повязкой на глазах, не зная, смогу ли когда-нибудь прозреть.

Человек, за которого я признавался в любви, подошел, ко мне слишком близко — так близко, как не подпускают, друзей или родных. Он приблизился ко мне, и, пока я писал его письмо, совпадал со мной, менял меня, мутил мою душу. В этих письмах он был мной, я — им, а значит, ни один из нас не был самим собой.

Не успел я довести дело и до середины, как мне стало хотеться одного: чтобы были только я и вы. Никого между нами. Когда переписка прервалась (точней, прекратилось мое участие в ней), боль принесла мне, как ни удивительно, какое-то облегчение. Словно эти письма были воспаленной, изувеченной частью души, которую судьба хирургически отняла без анестезии. Но стоило вам появиться, и я понял: ничто не прошло, напротив, все только начинается. Теперь отнять часть не получится, я весь пропитан вами. Нет ни одной клетки, ни одной кровинки, ни одной буквы, которая не рвалась бы к вам.

Вика! Я не знаю, как жить дальше. Не знаю, просить ли вас о встрече, захотите ли вы меня видеть. Но ради всего святого, не запрещайте писать вам, называть по имени, выпускать на волю слова, которые я не могу удержать в узде. Если я не отпущу их к вам, они разорвут меня на миллион глупых и любящих вас восторженных кусков.

Ваш Илья Стемнин».

Слова «любящих вас» он хотел вымарать, но не смог, просто переписал страницу заново. Рано было говорить о любви — не потому, что он не любил, а потому, что не хотел обязывать девушку преждевременным признанием. Приложив пальцы ко лбу, он ждал чего-то необычного — обжигающей температуры например. Или даже, что головы не окажется на месте и пальцы пройдут сквозь пустоту. Он чувствовал себя бесплотным, превратившимся в солнечное колыхание вдохновения. Но голова оказалась на месте, температура обычной, и только пальцы холодны, как январская луна.

Голос в мембране был настороженным. Зная, что непременно станет запинаться и мямлить, Стемнин записал первую фразу на листочке.

— Виктория… Вика, я в большом затруднении. У меня есть для вас важное послание, но настаивать на встрече я не могу. Нет ли какого-нибудь укромного места, где я мог бы оставить для вас письмо?

Каждая секунда ее молчания отнимала волю, силу, высоту.

— Это письмо от кого? — спросила она наконец.

Стемнин почувствовал, что душно краснеет.

— От меня. Никто его не диктовал. Пожалуйста, Вика, не нужно меня подозревать, пусть даже и по заслугам. Это тоже есть в письме. Мне не хотелось бы отправлять его по интернету.

— Ну да, да. Письмо по интернету нельзя к щеке прижать.

Он должен передать письмо прямо в руки. Вика не назвала своего адреса, дав ему понять, что не хочет ждать так долго. Давая отбой, Стемнин подумал, что главное — даже не их встреча, а ее чтение. Точно в письме он подходил к ней гораздо ближе. Совсем близко.