Сердце грустного шута - читать онлайн книгу. Автор: Ксения Баженова cтр.№ 7

Архив стал для нее укрытием, спасением и настоящим домом. Она любила здесь всё: гладкие столетние перила, отполированные миллионами рук, широкую мраморную лестницу в подъезде, по которой поднималась на второй этаж в свой кабинет; в комнатке со стеллажами маленькое окошко с рассохшейся рамой, смотрящее на старую стену из красного грязного кирпича. Любила эти полки и ящики, заставленные папками с пыльными пожелтевшими документами, собранными в стопки блокнотами, альбомами, старыми растрепанными тетрадями, хранившими истории старинных семей; тусклые желтоватые лампочки в огромной люстре под потолком, потертое бархатное кресло; столетний паркет, поскрипывающий под ногами, и ни с чем не сравнимый запах старины. Особенно восторгалась Лиза изумрудным потолком с золотыми пчелками, панелями из красного дерева, опоясывающими всю комнату, и камином с тяжелой чугунной решеткой. Недоставало, по ее мнению, в эркерах окон высоких пальм в кадках, но их с успехом заменили большие корявые алое в старых эмалированных кастрюлях. Удивительно, как они хорошо растут в таких местах!

Сегодня она испытывала сильное волнение, природу которого пока объяснить себе не могла. Изучая записи о старинных дворянских семьях, члены которых увлекались эзотерикой и масонством, она наткнулась на некую семью Владимирских. Причем документы эти она нашла в тетиной кладовке, в Серебрянке. Извлекла тогда на свет старую картонную коробку, набитую бумагами, просмотрела их поверхностно и, подумав, что это может быть забавно, отвезла в свой архив в надежде когда-нибудь изучить все более внимательно. И на какое-то время про нее забыла, но однажды вспомнила.

«Так я никогда до них не доберусь». – Лиза решительно отодвинула свою работу и полезла в коробку. И пожалела лишь о том, что не взялась за нее раньше, да о том, что так и не сможет узнать у тети, как они к ней попали. Глава семьи, странный человек, захотевший уединиться от городского шума, переселился в старинную усадьбу, стоящую в густых лесах. Только на лошадях до самого ближайшего уездного города нужно было ехать почти сутки. В усадьбу он привез с собой молодую жену, и там начали происходить странные события.

Документы имели следы плесени, местами их просверлил древоточец, где-то подгрызли мыши. Многие страницы склеены навеки сыростью в толстые пухлые пластины. Чернила расплылись и выцвели, но некоторые места в этих полуистлевших документах еще можно было прочитать. Она вытянула наугад из стопки голубоватую тетрадку…

Из личных записок доктора. Отрывок № 1.

Заозерка, 1912 год

Прошло сорок дней, как мы похоронили нашу любимую. Не было ни сил, ни мыслей записать все подробности тех событий. Потом прошло еще несколько недель, когда хоть как-то отпустила немного душевная боль, и я решил возобновить свой дневник.

Ужасной была та ночь, ночь на Ивана Купалу, но еще ужасней – наступившее утро. Хватились Марии накануне перед ужином. Мы с Владимирским наскоро собрали мужиков и отправили кого в лес на холмы, кого на озеро. Искали повсюду, да не нашли. А на другой день, поздним утром, прибежал мальчишка с хуторка за железной дорогой сказать, что бабы их, ходившие за земляникой, нашли Марию Афанасьевну мертвой на круглой поляне, опушенной орешником.

Снарядили повозку, поехали за ней управляющий и я. Петр Николаевич же поскакал верхом, да странным образом отстал. Нянька мне сказала потом, что пришел, как пришибленный, сел на самом верху лестницы на ступеньках и смотрел в оцепенении, как суетились в сенях люди, вешали черный тюль на зеркала, открывали высокие двери библиотеки.

А я в это время нес на руках дорогое нам безжизненное существо. Тяжко Владимирскому овдоветь, но и я чувствовал себя вдовцом! Всю дорогу на трясущейся повозке согревал ее руки, скованные обжигающим душу неотвратимым льдом смерти. Не согреть! Все! Конец! Проснись! Как же так? Что это? Почему? Где ты, дружок? Кто это сделал? Отчаяние терзало меня, я рыдал беззвучно и исступленно, какой-то частью рассудка понимая, что не имею права делать это при свидетелях, хотя и сам управляющий всхлипывал и причитал. Наконец мы свернули к господскому дому, надо было взять себя в руки и предстать перед людьми собранным и готовым ко всему.

Четыре мужика внесли покойную на широкой холстине и положили на диван в библиотеке. И я увидел друга своего, медленно спускающегося вниз. У обеденной залы отчаянно рыдали две их маленькие дочки, и голосившая вместе с ними няня утирала мокрые личики. Мне все казалось сном. Я делал душевное усилие, чтобы проснуться, чтобы жуткий кошмар кончился. Все для меня в одно мгновение стало лишено смысла, все видел я как в перевернутый мутноватый театральный бинокль.

Пропустив Петра Николаевича в библиотеку, я закрыл дверь и жестом попросил всех отойти подальше. Няня повела девочек в обеденную залу, и этот ее простой жест – она открыла дверь – вдруг окунул меня в прошлое…

…В той жизни, оставшейся там, далеко за плечами, в той веселой жизни так же открывали высокие двери библиотеки и обеденной залы, что вели сюда, в просторные парадные сени, и тогда все три комнаты превращались в одно огромное пространство с гостями всех возрастов. Там, на верху лестницы, где недавно сидел убитый горем муж, устанавливали пианино, выкатывая его из учебной комнаты девочек. Приглашенный музыкант заставлял всех с упоением танцевать кадрили, польки, вальсы. Мы все, соседи ближние и дальние, любили балы Владимирских по большим праздникам. Я же, не умеющий танцевать, сидел всегда на зимней веранде с бокалом шампанского, раскладывал пасьянсы и наблюдал, как раскрасневшиеся, обмахивающиеся веерами гости проскальзывают сюда из-за вон той дверки под лестницей и окружают стол с питьем и всевозможными закусками в зависимости от времени года. Мария Афанасьевна великолепная хозяйка! Была! Была! Не верю! Не хочу верить! У меня в чемоданчике была опиумная микстура, и я пошел и принял ее.

Из этих, не соответствующих моменту мыслей меня вывел шум в библиотеке. Поспешно открыв дверь, я увидел моего бедного друга на полу без чувств. Развязал ему галстук и расстегнул рубашку. Прибежавшие на мой зов камердинер и управляющий помогли поднять и отнести Петра на второй этаж в спальню, уложили на кровать и задернули шторы. Я приготовил капли, и плачущая служанка отнесла их барину. Поднялась туда и нянька с девочками, которые постояли немного у изголовья отца, и она отвела их в детскую. Спал он очень долго. Я даже начал тревожиться.

Потом, спустя несколько недель, когда дар речи к нему вернулся, он мне рассказывал об этом дне. Мы часто с ним возвращались туда в наших разговорах. Возможно, чаще, чем нужно.

– Я был как в тумане. Я долго вглядывался в ее бледное лицо, а из глубины, из сердцевины тела поднималась к горлу тупая тянущая боль, она обволакивала связки и оседала тяжелым комом. Я судорожно глотал воздух, но боль усиливалась и углублялась, не давая дышать и говорить. Я был ошеломлен и стал терять сознание. Потом я видел своих девочек, они сидели в кресле подле кровати. Потом была только тишина и застрявшая в горле боль. Потом темная тягучая вода наполнила комнату до потолка, и я оказался на дне, без желания жить и дышать.