– Пожалуйста, – отвечал Атос, кладя кошелек в карман.
После этого друзья двинулись в порт, причем в пути д’Артаньян часто оглядывался на людей, несших дорогое его сердцу золото.
Ночь набросила темный покров на желтые воды Темзы; раздавался грохот бочек и блоков, предшествующий снятию с якоря, что столько раз заставлял биться сердца мушкетеров, когда опасность, таимая морем, была наименее грозной из всех опасностей, с какими им неминуемо предстояло встретиться. Они должны были плыть на большом корабле, ждавшем их в Гревсенде. Карл II, всегда очень предупредительный в мелочах, прислал яхту и двенадцать солдат шотландской гвардии, чтобы отдать почести послу, отправляемому во Францию.
В полночь яхта перевезла пассажиров на корабль, а в восемь часов утра корабль доставил посла и его друга в Булонь.
Пока граф де Ла Фер с Гримо хлопотали о лошадях, чтобы отправиться прямо в Париж, д’Артаньян поспешил в гостиницу, где, согласно приказанию, должны были ждать его воины. Когда д’Артаньян вошел, они завтракали устрицами и рыбой, запивая еду ароматической водкой. Все они были навеселе, но ни один еще не потерял головы.
Радостным «ура!» встретили они своего генерала.
– Вот и я, – приветствовал их д’Артаньян. – Кампания кончена. Я привез каждому обещанную награду.
Глаза у всех заблестели.
– Бьюсь об заклад, что у самого богатого из вас нет даже и ста ливров в кармане.
– Правда, – ответили все хором.
– Господа, – сказал д’Артаньян, – вот мой последний приказ. Торговый трактат заключен благодаря тому, что нам удалось захватить первейшего знатока финансового дела в Англии. Теперь я могу сказать вам, что мы должны были схватить казначея генерала Монка.
Слово «казначей» произвело некоторое впечатление на воинов д’Артаньяна. Он заметил, что только Менвиль не вполне верит ему.
– Этого казначея, – продолжал д’Артаньян, – я привез в нейтральную страну, Голландию. Там им был подписан трактат. Затем я сам отвез казначея обратно в Ньюкасл. Он остался вполне доволен: в сосновом ящике ему было спокойно, переносили его осторожно, и я выхлопотал у него для вас награду. Вот она.
Он бросил внушительного вида мешок на скатерть. Все невольно протянули к нему руки.
– Постойте, друзья мои! – закричал д’Артаньян. – Если есть доходы, то есть и издержки!
– Ого! – пронесся гул голосов в зале.
– Мы оказались в положении, опасном для глупцов. Скажу яснее: мы находимся между виселицей и Бастилией.
– Ого! – повторил хор.
– Это нетрудно понять. Следовало объяснить генералу Монку, каким образом исчез его казначей. Для этого я подождал благоприятной минуты – восстановления короля Карла Второго, с которым мы друзья…
Армия отвечала довольными взглядами на гордый взгляд д’Артаньяна.
– Когда король был восстановлен, я возвратил Монку его казначея, правда, немного поизмятого, но все же целого и невредимого. Генерал Монк простил мне, да, он простил, но сказал следующие слова, которые я прошу зарубить себе на носу: «Сударь, шутка недурна, но я вообще не любитель шуток. Если когда-нибудь хоть слово вылетит (вы понимаете, господин Менвиль? – прибавил д’Артаньян), если когда-нибудь хоть слово вылетит из ваших уст или из уст ваших товарищей о том, что вы сделали, то у меня в Шотландии и в Ирландии есть семьсот сорок одна виселица: все они из дуба, окованы железом и еженедельно смазываются маслом. Я подарю каждому из вас по такой виселице, и заметьте хорошенько, господин д’Артаньян (заметьте то же и вы, любезный господин Менвиль), что у меня останется еще семьсот тридцать для моих мелких надобностей. Притом…»
– Ага! – сказало несколько голосов. – Это еще не все?
– Остается пустяк: «Господин д’Артаньян, я отправлю королю французскому указанный трактат и попрошу его посадить предварительно в Бастилию и потом переслать ко мне всех тех, кто принимал участие в этой экспедиции: король, конечно, исполнит мою просьбу».
Все вскрикнули от ужаса.
– Погодите! – продолжал д’Артаньян. – Почтенный генерал Монк забыл только одно: он не знает ваших имен, я один знаю их, а ведь я-то уж не выдам вас, вы понимаете! Зачем мне выдавать вас! И вы сами, наверное, не так глупы, чтобы доносить на себя. Не то король, чтобы не тратиться на ваше содержание и прокорм, отошлет вас в Шотландию, где стоит семьсот сорок одна виселица. Вот и все, господа. Мне нечего прибавить к тому, что я имел честь сказать вам. Надеюсь, вы меня хорошо поняли? Не так ли, господин Менвиль?
– Вполне, – отвечал Менвиль.
– Теперь о деньгах, – сказал д’Артаньян. – Закройте дверь поплотнее.
Сказав это, он развязал мешок, и со стола на пол посыпалось множество блестящих золотых экю. Каждый сделал невольное движение, чтобы подобрать их.
– Тихо! – воскликнул д’Артаньян. – Пусть никто не нагибается. Я оделю вас справедливо.
И он действительно поступил так, дав каждому пятьдесят из этих блестящих экю, и получил столько же благословений, сколько роздал монет.
– Ах, – вздохнул он, – если бы вы могли остепениться, стать добрыми и честными гражданами…
– Трудно! – сказал один голос.
– А для чего это надо? – спросил другой.
– Для того, чтобы, снова отыскав вас, я мог при случае угостить новым подарком…
Он сделал знак Менвилю, который слушал все это с недоверчивым видом.
– Менвиль, пойдемте со мной. Прощайте, друзья мои; советую вам держать язык за зубами.
Менвиль вышел вслед за д’Артаньяном под звуки радостных восклицаний, смешанных со сладостным звоном золота в карманах.
– Менвиль, – сказал д’Артаньян, когда они оказались на улице, – вы не поверили мне, но, смотрите, не попадите впросак. Вы, кажется, не очень боитесь виселиц генерала Монка и даже Бастилии его величества короля Людовика Четырнадцатого. Но тогда бойтесь меня. Знайте, если у вас вырвется хоть одно слово, я зарежу вас, как цыпленка. Мне дано отпущение грехов папою.
– Уверяю вас, что я ровно ничего не знаю, любезный господин д’Артаньян, и вполне верю всему, что вы сказали нам.
– Теперь я вижу, что вы умный малый, – усмехнулся мушкетер. – Ведь я знаю вас уже двадцать пять лет. Вот вам еще пятьдесят золотых экю; вы видите, как я ценю вас. Получайте.
– Благодарю, – отвечал Менвиль.
– С этими деньгами вы действительно можете стать честным человеком, – сказал д’Артаньян серьезно. – Стыдно вам: ваш ум и ваше имя, которое вы не смеете носить, покрыты ржавчиной дурной жизни. Станьте порядочным человеком, Менвиль, и вы проживете год на эти экю. Денег довольно: вдвое больше офицерского жалованья. Через год приходите повидаться со мною, и – черт возьми! – я сделаю из вас что-нибудь!
Менвиль, подобно своим товарищам, поклялся, что будет нем, как могила. Однако кто-нибудь из них все же рассказал, как было дело. Без сомнения, не те девять человек, которые боялись виселицы; да и не Менвиль; должно быть, и даже вернее всего, сам д’Артаньян; он, как гасконец, был несдержан на язык. Если не он, так кто же другой? Как объяснить, что мы знаем тайну соснового ящика с отверстиями, знаем ее так точно, что могли сообщить мельчайшие подробности? А подробности эти проливают совсем новый и неожиданный свет на главу английской истории, которую наши собратья историки до сих пор оставляли в тени.