Лежа на софе, графиня отдавала герцогу д'Эгийону утренние распоряжения.
Они обернулись на шум и замерли в изумлении, разглядев маршала.
– А-а, господин герцог! – вскричала Дю Барри.
– Дядюшка! – в тон ей воскликнул д'Эгийон.
– Да, графиня! Да, дорогой племянник!
– Неужели это вы?
– Я самый!
– Лучше поздно, чем никогда, – заметила графиня.
– Ваше сиятельство! К старости люди становятся капризными, – отвечал маршал.
– Вы хотите сказать, что снова воспылали любовью к Люсьенн…
– Я испытываю самую что ни на есть страсть, которая мне на время изменила только из-за каприза. Это именно так, и вы прекрасно закончили мою мысль.
– Таким образом, вы решили вернуться…
– Да, я вернулся, – проговорил Ришелье, устраиваясь в лучшем кресле, которое он определил с первого взгляда.
– Наверное, есть еще что-то, о чем вы умалчиваете, – предположила графиня – Каприз.., не свойствен таким людям, как вы – Графиня! Не стоит меня упрекать. Я лучше своей репутации И раз уж я вернулся, как вы сами видите, то это – То это? – подхватила Дю Барри.
–..то это по велению сердца!
Герцог д'Эгийон и графиня расхохотались.
– Какое счастье, что мы не лишены юмора, и можем оценить вашу шутку! – заметила графиня.
– Что вы хотите этим сказать?
– Могу поклясться, что глупцы вас не поняли бы и в изумлении пытались бы найти другую причину вашего возвращения. Даю вам слово Дю Барри, только вы, герцог, умеете по-настоящему войти и выйти; Моле, сам непревзойденный Моле рядом с вами – не более, чем деревянная кукла!
– Так вы не верите, что я пришел по зову сердца? – вскричал Ришелье. – Графиня! Графиня! Предупреждаю вас – вы заставляете меня плохо о вас думать. Не смейтесь, дорогой племянник, иначе я буду вас называть каменным сердцем, которое я не возьмусь на что бы то ни было употребить.
– Даже на то, чтобы состряпать из него небольшой кабинет министров? – спросила графиня и снова расхохоталась с откровенностью, которую и не пыталась скрыть.
– Хорошо, бейте, бейте! – надув губы, пробормотал Ришелье. – Я, к сожалению, не могу ответить вам тем же: ведь я слишком стар, мне нечем защищаться, пользуйтесь, пользуйтесь моей слабостью, графиня – теперь это неопасное удовольствие.
– Что вы, графиня! Вам, напротив, следует поостеречься, – предупредил д'Эгийон. – Вели дядюшка еще раз упомянет о своей немощи – мы пропали. Нет, господин герцог, мы не будем на вас нападать: как бы вы ни были слабы или ни напускали на себя вид немощного старца, вы с лихвой вернете нам все удары. Нет, мы и впрямь рады вашему возвращению.
– Да! – радостно подхватила графиня. – И по случаю этого возвращения мы прикажем устроить фейерверк, а вы знаете, герцог…
– Я ничего не знаю, графиня, – с наивностью младенца пролепетал маршал.
– Во время фейерверков всегда бывает сколько-нибудь опаленных искрами париков, несколько помятых под ударами палок шляп…
Герцог поднес руку к парику и осмотрел свою шляпу.
– Да, да, верно, – поддакнула графиня, – впрочем, вы к нам вернулись – так-то лучше! А я, как вам сказал д'Эгийон, безумно счастлива. И знаете, почему?
– Графиня! Графиня! Вы опять скажете какую-нибудь гадость.
– Да, но это уж будет последняя.
– Хорошо, говорите!
– Я счастлива, маршал, потому что ваше возвращение предвещает хорошую погоду. Ришелье поклонился.
– Да, – продолжала графиня, – вы – как те поэтические птички, что предсказывают затишье. Как они называются, господин д'Эгийон? Вы ведь пишете стихи и должны это знать.
– Альционы, ваше сиятельство.
– Совершенно верно! Ах, маршал, надеюсь, вы не рассердитесь, что я сравниваю вас с птицей, носящей столь звонкое имя!
– Я не рассержусь, графиня, потому что сравнение точное, – сказал Ришелье с гримасой, означавшей удовлетворение, а удовлетворение Ришелье предвещало всегда какую-нибудь пакость.
– Вот видите!
– Да, я принес хорошие, просто замечательные новости!
– Неужели? – небрежно бросила графиня.
– Какие же? – поинтересовался д'Эгийон.
– Зачем вы так торопитесь, герцог? – перебила его графиня. – Дайте же маршалу время что-нибудь придумать.
– Нет, черт меня побери! Я могу сообщить вам их теперь же. Они готовы и даже несколько устарели.
– Маршал! Если вы принесли старье.
– Ну знаете, графиня, хотите берите, хотите нет.
– Хорошо, возьмем, пожалуй.
– Кажется, король угодил в западню, графиня.
– В западню?
– Именно.
– В какую западню?
– В ту, что вы ему расставили.
– Я расставила западню королю? – переспросила графиня.
– Тысяча чертей! Вы не хуже меня это знаете.
– Нет, даю слово, мне ничего об этом не известно.
– Ax, графиня, как нелюбезно с вашей стороны так меня мистифицировать!
– Правда, маршал, я ничего не понимаю! умоляю вас, объясните, в чем дело!
– Да, дядюшка, объяснитесь, – поддакнул д'Эгийон, угадывавший некий злой умысел под двусмысленной улыбкой маршала, – ее сиятельство с нетерпением ждет ваших объяснений.
Старый герцог повернулся к племяннику.
– Было бы странно, черт побери, если бы ее сиятельство не посвятила вас в свою тайну, дорогой д'Эгийон. В таком случае, это было бы еще тоньше, чем я предполагал.
– Чтобы она меня посвятила?.. – переспросил д'Эгийон.
– Ну конечно! Поговорим начистоту, графиня. Да вы раскрыли хотя бы половину своих секретов, своих происков против его величества.., бедному герцогу, сыгравшему в них столь значительную роль!
Графиня Дю Барри покраснела. Было еще так рано, она не успела ни нарумяниться, ни налепить мушки; покраснеть ей было легко.
Однако это было опасно.
– Вы оба удивленно смотрите на меня своими прекрасными глазами, – продолжал Ришелье, – неужели я должен раскрывать вам ваши дела?
– Раскрывайте, раскрывайте! – в один голос воскликнули герцог и графиня.
– Благодаря своей необычайной проницательности король, должно быть, уже все разгадал и ужаснулся.
– Что он мог разгадать? – спросила графиня. – Ну же, маршал, я умираю от нетерпения!
– Ну, например, ваше взаимопонимание с моим присутствующим здесь племянником…
Д'Эгийон побледнел и, казалось, его взгляд говорил графине: