Тысяча и один призрак - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 24

Эти два обета не составляют редкости в провинции, и между ними было прямое соответствие: белый цвет – цвет Девы, а Божья Матерь в Лиессе и есть Дева Мария.

К несчастью, отец мой умер во время беременности матери. Будучи женщиной религиозной, мать решила все-таки исполнить двойной обет во всей его строгости: как только я родился, меня с ног до головы одели в белое, а мать, как только она встала, отправилась пешком согласно обету на богомолье.

Божья Матерь в Лиессе находилась от деревушки Флери всего в пятнадцати или шестнадцати милях; с тремя остановками мать моя добралась по назначению. Там она говела и получила из рук священника серебряный образок, который надела мне на шею.

Благодаря этому двойному обету я избежал всех злоключений юности, а когда вошел в возраст, то вследствие ли полученного мною религиозного воспитания или благодаря влиянию образка почувствовал призвание к духовному поприщу. Окончив семинарию в Суасоне, я вышел оттуда священником и в 1780 году отправлен был викарием в Этамп.

Случайно меня назначили в ту из четырех церквей д’Этамп, которая находилась под покровительством Божьей Матери. Эта церковь представляет собой великолепный памятник, доставшийся Средним векам от римской эпохи. Заложенная Робертом Сильным, она закончена была только в двенадцатом столетии; и теперь еще сохранились чудные витражи, которые после недавней перестройки удивительно гармонируют с живописью и позолотой ее колонн и капителей.

Еще ребенком я любил эти прекрасные сооружения из гранита, который извлекали из недр Франции, этой старшей дочери Рима, с десятого до шестнадцатого столетия, чтобы покрыть ее целым лесом церквей. Сооружение этих церквей приостановилось, когда вера в сердцах умерла от яда Лютера и Кальвина.

Ребенком я играл в развалинах церкви Святого Иоанна в Суасоне; я любовался фантастической резьбой, казавшейся мне окаменевшими цветами, и когда я увидел церковь Божьей Матери в Этампе, то был счастлив, что случай, а скорее, Провидение привело меня в такую обитель. Самыми счастливыми минутами были для меня те, которые я проводил в церкви.

Я не хочу сказать, что меня там удерживало только религиозное чувство, нет, то было состояние, какое испытывает птица, когда ее выпустили из тесной клетки на свободу. Мой простор был протяженностью от портала до хоров; моя свобода состояла в мечтах, которым я предавался в продолжение двух часов, стоя на коленях на гробнице или облокотившись о колонну. О чем я мечтал? Отнюдь не о богословских тонкостях; я размышлял о вечной борьбе между добром, и злом, – о борьбе, которая терзает человека с момента грехопадения. Мне грезились прекрасные ангелы с белыми крыльями и отвратительные демоны с красными лицами, которые сверкали в солнечных лучах на витражах: одни – небесным огнем, другие – пламенем ада; наконец, церковь Божьей Матери была моим настоящим жилищем, где я мечтал, думал, молился. Предоставленный же мне маленький приходский домик был для меня лишь временным пристанищем, где я ел, спал, и только.

Довольно часто я уходил из церкви Божьей Матери в полночь или в час ночи. Все знали об этом. Если меня не было в приходском доме – значит, я находился в церкви Божьей Матери. Там меня искали и там меня находили.

Все происходившее в мире меня мало волновало: я скрывался в своем святилище – царстве религии и поэзии.

Однако во внешнем мире происходило нечто такое, что волновало всех: простых и знатных, духовных и светских. В окрестностях Этампа объявился грабитель – преемник или, вернее, соперник Картуша и Пулаллье, в дерзости не уступавший своим предшественникам.

Этого разбойника, который грабил всех, а особенно церкви, звали Артифаль. Меня необычайно интересовали похождения этого разбойника, так как его жена, жившая в нижней части города Этампа, постоянно приходила ко мне исповедоваться. Эта достойная уважения женщина, которая испытывала угрызения совести за преступления своего мужа и считала себя ответственной за него перед Богом, проводила жизнь в молитвах и на исповеди, стараясь своим благочестием искупить безбожие своего мужа.

Что касается его самого, то я должен сказать, что он не боялся ни черта ни дьявола, считал общество плохо устроенным, а себя призванным его исправить. Он полагал, что благодаря ему установится равномерное распределение богатства, и смотрел на себя лишь как на предтечу секты, которая появится в будущем и станет проповедовать то, что он проводит в жизнь, а именно – общность имущества.

Двадцать раз его ловили и отправляли в тюрьму, и почти всегда на вторую или третью ночь камера оказывалась пустой, а так как объяснить успех его побегов было трудно, то стали поговаривать, что он нашел траву, которая перепиливает кандалы.

Таким образом, этого человека окружала некая загадочность. Я вспоминал о нем каждый раз, когда ко мне являлась его жена и исповедовалась в переживаемых ужасах, прося моих советов.

Вы догадываетесь, что я советовал ей употребить все свое влияние на мужа, чтобы вернуть его на путь добродетели. Но влияние бедной женщины было очень слабо. У нее оставалось одно лишь вечное прибежище для молитв и испрашивания помилования у Господа.

Приближались праздники Пасхи 1783 года. Был канун со страстного четверга на страстную пятницу. В течение четверга я выслушал много исповедей и к восьми часам вечера так устал, что заснул в исповедальне.

Пономарь видел, что я заснул, но, зная мои привычки и зная, что у меня всегда с собой ключ от церковной двери, не разбудил меня.

Я спал и слышал во сне как бы двойной шум: бой часов, пробивших двенадцать раз, и звук шагов по плитам.

Я открыл глаза и хотел выйти из исповедальни, как вдруг увидел в свете луны, падавшем через цветные стекла одного из окон, проходящего мимо человека. Так как человек этот ступал осторожно, осматриваясь на каждом шагу, то я понял, что это не служитель, не церковный сторож, не певчий и не кто-либо из причетников, а чужой, явившийся сюда с дурным намерением.

Ночной посетитель направился к клиросу. Подойдя, он остановился, и через минуту я услышал сухой треск огнива о кремень; я видел, как блеснула искра, кусок трута загорелся, а затем от огнива зажжена была свечка на алтаре.

Тогда при свете свечки я увидел человека среднего роста с двумя пистолетами и кинжалом за поясом, с насмешливым, но не страшным лицом; он пристально осмотрел все пространство, освещенное пламенем свечи, и, по-видимому, вполне удовлетворился этим осмотром.

Вслед за тем он вынул из кармана не связку ключей, но связку отмычек, называемых россиньоль по имени знаменитого Россиньоля, который хвастался, что имеет ключ ко всем замкам. С помощью одного из инструментов он открыл дарохранительницу, вынул оттуда дароносицу, великолепную чашу чеканного серебра времен Генриха II, массивный потир, подарок городу королевы Марии-Антуанетты, и два позолоченных сосуда.

Опустошив дарохранительницу, он старательно ее запер и стал на колени, чтобы открыть в алтаре нижнюю часть.

В нижней части престола хранилась восковая Богородица в золотой короне с бриллиантами, в белом платье, расшитом дорогими каменьями.