Si, se puede!
Значки «Объединенных сельскохозяйственных рабочих Америки» порхали, точно бабочки, над толпой, а та все разрасталась за ее спиной, и ко времени появления «Легенды» Глория стояла уже не в задних рядах, а в самой людской гуще. Аллан правил толпой с верхних ступеней, с помощью мегафона, взбивая ее в гоголь-моголь. «Он сражается за всех нас, не только за мужчин и женщин, которые гнут спины в полях!» И толпа отвечала: «Si!» Когда же за мегафон взялся «Легенда», вся она как будто вскипела:
«Мы сражаемся за него!
Si!
Si, se puede! Si, se puede!»
Глория видела в газете его фотографию и раз или два разговаривала о нем с матерью. И сейчас, стоя за спиной юноши, который держал в руках плакат с цитатой из Ганди, чувствовала себя страшно отставшей от жизни. И боялась, что ее неискушенность оттранслирует сама себя вверх по лестнице до самого Аллана.
«Viva Cesar! Viva La Causa! Viva La Raza!»
[34]
«Легенда» говорил сорок минут — о профсоюзах; о жизни сборщика винограда; о том, как их Движение уже вступало в 1967-м и 1973-м на путь, по которому идет теперь; о том, что оно никогда не сдастся; о том, как он готов заморить себя голодом, дабы почтить тех, кто лишен выбора — голодать или не голодать. Глории казалось, что он обращается именно к ней. И когда он задавал риторические вопросы, она шептала ответы.
Митинг прошел точку высшего подъема и начал стихать, и все устремились к «Легенде», чтобы познакомиться с ним. Глория тоже заняла место в очереди и простояла в ней целый час. Аллан, когда она подошла поближе, улыбался ей, следя за тем, как Глория приготовляется сделать первый в ее жизни важный, имеющий подлинное значение шаг.
«Что это?»
Аллан подтолкнул ее локтем: «Он задал тебе вопрос, Глория».
Она опустила взгляд на книжку, по которой пристукнул пальцем «Легенда».
«Я учусь на врача».
«Хорошо, — сказал „Легенда“. — Necesitamos más doctores»
[35]
.
Стоявшая за нею девушка вытолкнула ее из очереди, на чем разговор и закончился. После этого Глория на митинги больше не ходила. Она хотела учиться, а на La Causa ей было наплевать. Аллан Харролл-Пена мог звонить ей сколько угодно. Он, кстати сказать, был наполовину белым.
В конце семестра она принесла домой четыре пятерки и одну четверку с плюсом.
Доктор Мендес.
Так теперь стала называть ее Мама. К примеру: «Как по-вашему, можете вы помыть вашу тарелку, доктор Мендес?»
Был март 1986-го. Она сидела за кухонным столом, выбирая курсы на следующий год. Химия либо органическая химия плюс математика. Ручка ее повисела немного над описанием семинара по классической философии. Хорошо бы найти кого-то, с кем можно будет поговорить об этом семинаре. Что скажет Мама, Глории было уже известно: «Я не хочу знать, в чем смысл жизни, доктор Мендес, я хочу, чтобы вы избавили меня от болей в спине».
Глория опустила ручку на стол, отнесла тарелку в раковину «Muchas gracias, Doctor»
[36]
.
Она смыла с тарелки оставленные сэндвичем крошки, взяла полотенце, начала вытирать ее.
«У тебя экзамен?»¡
«У меня всегда экзамен».
«Только не ждите, что я попытаюсь запомнить ваше расписание, доктор Мендес. Если хотите, чтобы я сделала это, наймите меня в секретарши».
«Ха. Может быть, если тебе повезет. — Глория подняла тарелку повыше. — Но тогда тебе придется мыть за мной посуду».
Она протянула руку к верхней полке, и тарелка выскользнула из ее пальцев. Мама, сложившись вдвое, успела, сделав всего одно поразительно быстрое движение, поймать ее.
Хорошие рефлексы, Мама.
Мама, так и не разогнувшаяся, ничего не ответила. Мгновение она простояла, точно бегун на старте. Затем упала на бок: замершие веки, негнущееся тело, кажущиеся жалкими приоткрытые губы. Быстрозамороженная, так и сжимающая в руке тарелку.
Оглядываясь назад, Глория могла лишь похвалить себя за медицинскую интуицию. Разум ее мгновенно поставил диагноз: удар — хотя она ни одного никогда не видела.
Смачный шлепок вернул ее в настоящее время: один из мальчишек споткнулся и разбил губу. Мать его, усердно тыкавшая соском в лицо плачущего младенца, внимания на это происшествие не обратила.
Сестра сердито сказала что-то Фахардо и ушла, хромая, в заднюю дверь.
— Недовольна, — сообщил Teniente. — Говорит, у доктора дел по горло.
Увидев, что сестра удалилась, бродяга возобновил охоту на разбудившего его мальчишку — схватил с пола кусок резиновой трубки и взмахнул им, будто полицейской дубинкой.
— Вам не кажется, что это немного опасно? — спросила Глория.
— Каждый раз, как приезжаю сюда, — ответил Teniente, — вижу здесь этого малого. Вреда он никому не причиняет. Разве что оплюет кого-нибудь.
— А ну положи! — вернулась, размахивая перчаткой, как булавой, сестра. Бродяга бросил трубку, сжался в комок и закатился под скамью, где тут же и захрапел, выводя одну заунывную мелодию за другой.
Из коридора показался покрытый пятнами белый халат, однако облачен в него был, вопреки ожиданиям Глория, отнюдь не мужчина средних лет, — нет, халат привольно свисал с плеч молодой азиатки. От нее веяло, точно духами, отчаянием, — она преждевременно седела.
Стоявшие в очереди больные начали подступать к ней, пошатываясь, будто зомби.
— ¡No moleste!
[37]
— закричала азиатка, отбиваясь от них, стараясь вернуть их в очередь.
Медсестра, теснившая, совершенно как вышибала, орду больных, толкая их предплечьями, нашла все же время, чтобы кивнуть Фахардо.
Глория пошла было за ним, однако сестра преградила ей путь.
— Не вы, — сказала она. — Только он.
Teniente исчез вместе с доктором за дверью.
Глория беспомощно смотрела им вслед:
— Но я должна…