– Миллион возможностей.
– Но почему вы не убили?
Перчик молчала, платиновые спутанные локоны закрывали ее лицо.
– Потому что он смертельно заболел? – спросила Катя. – Да? Вы пожалели его?
– Нет! Никогда я его не жалела! – Перчик ударила кулаком по полу. – Это вам Денис наплел про меня? – Она метнула горящий взор в сторону брата. – Я хотела, чтобы мы сделали это вместе, чтобы он помог мне... одна я... я боялась и... Я просто боялась, что не смогу, что у меня сил не хватит прикончить его. Разве это легко... легко убить человека? Но он... чертов доктор... тоже мне, брат... тряпка, слюнтяй. – Перчик всхлипнула. – Интеллигент занюханный, трус... клятва Гиппократа... жизнь дороже всего... жизнь человеческая... Это все он, он меня удерживал, он медлил, он запрещал мне, а я... каждый вечер, когда мы с Валькой ложились в постель, я мечтала прикончить его.
– Но все же не убили, – сказала Катя.
– Я тоже тряпка, слабак... я пить от этого начала... а Валька заболел. Последние три месяца он был такой жалкий... Но все равно я...
– Гаврилов распорядился своей жизнью сам. Скажите, а он так и не догадался, кто вы, чья вы сестра?
– Нет. При нем я всегда была Наталья Литте – девочка из туманной Эстонии. А он звал меня Перчик. До самого конца.
– Больше не хотите мне ничего рассказать? – спросила Катя.
– Лучше задавайте вопросы.
– У вас есть машина, Наташа?
– Нет.
– Мы легко можем это проверить.
– Я же говорю – у меня нет никакой машины. Денег не накопила на тачку.
– А у вас, доктор?
Доктор Прохоров покачал головой.
«Из Москвы с улицы Гашека до ясногорской больницы без машины долго добираться. Не имея машины, одному не совершить убийство адвоката и убийство Полины. Выходит, что... сестра действовала в Москве, брат в больнице... Оба поклялись матери отомстить... С точки зрения логики – мотив для преступлений налицо и способ их совершения – вдвоем, на пару... Так все и подумают, уже думают, Чалов, наши оперативники... когда узнают, когда все узнают, когда я им позвоню и скажу... доложу... Но Чалов пока занят в Москве, по убийству Ведищева много работы, может, еще что откроется новое, какая-то информация... А тут, в Ясногорске, Гермес сбежал из-под стражи... сбежал в тот самый момент, когда должны были брать анализ ДНК... Черт, у этих двоих тоже необходимо взять анализ ДНК, пока эксперты не уехали. И это я должна обеспечить. Больше некому, Чалов меня сюда послал, чтобы я помогала...»
– Хорошо, что вы рассказали правду. Вы оба. – Катя поднялась на ноги. Она не знала, как относиться к этим своим словам... И к тем мыслям, что бушевали в ней. – А сейчас мы должны проехать в отдел и записать ваши показания.
– Брат Виталька однажды вот так тоже «проехал» в отдел! – процедила Наталья сквозь зубы.
– Ничего подобного, как раз он этого не сделал, он поддался на обман и бросился в бега. Неужели запамятовали? А вот брат ваш, доктор, помнит. Так ведь дело было, доктор? Если бы тогда он пришел в милицию и рассказал всю правду, что это Гаврилов убил, а они при этом присутствовали и пальцем не шевельнули, чтобы спасти мальчика, вызвать «Скорую»... А потом помогали тело в колодце прятать и связывать, когда убедились, что он еще жив, дышит... Он же, Виталий Прохоров, ваш брат, – это он его связал... Поэтому он и правду на следствии не говорил, именно поэтому – скажи об убийстве, и надо рассказывать о том, что и ты делал. Он сначала сам запутался во всем этом – наркотиках, убийстве... А потом они все запутали его, оплели, как паутиной, своей ложью, сговором. А в конце остались лишь камера да веревка... Где он только взял эту веревку там, в тюрьме...
Катя остановилась.
– Такое это дело, что все виноваты, – сказала она, помолчав. – И вы что, тоже хотите добавить свою вину в общий котел? Даже если нет никакой вашей вины?
– Что вы предлагаете? – спросил доктор Прохоров.
– Ехать в отдел и повторить ваши показания следователю прокуратуры. Пока еще не поздно. Пока и вы с сестрой во все это кем-то окончательно не впутаны.
– А если мы откажемся?
– Помните об участи брата. Броситесь в бега? Наступите на те же грабли, что и он?
Катя ждала.
– Наташа, вставай, – сказал доктор Прохоров.
– Не решай за меня!
– Я решил за нас обоих, – твердо произнес он. – Мы поедем и будем надеяться на справедливость.
Глава 46
СТАРЫЕ КОСТИ
Когда патологоанатомы закончили свою работу в морге Первой градской больницы, следователь Чалов и эксперт Сиваков приехали в прокуратуру области. Здесь во внутреннем дворе их дожидался «Бентли» адвоката Ведищева, пригнанный оперативниками с улицы Гашека.
Перегоняли «Бентли» на аварийном тросе, никто из посторонних за руль не садился, как того и требовали правила осмотра.
– Может, передохнешь малость, Валерий Викентьевич? – спросил эксперт Сиваков, сочувственно глядя на Чалова.
– Вы тоже не меньше устали, вместе быстрее осмотрим. – Чалов обошел «Бентли» и открыл дверь со стороны водителя.
Папку с протоколом осмотра он положил на капот.
– Я займусь салоном, вы багажником. – Чалов наклонился к приборной панели. – Кровь тут везде.
– Выходит, отдаете это дело. – Сиваков вздохнул. – Да, жаль...
– Мы переговорили с прокурором, он считает, что так будет лучше, чтобы никаких вопросов потом о...
– Перестраховывается.
– Нет, того закон требует.
– Столько работы проделали, считай, что раскрыли...
– Вы полагаете, что мы раскрыли это дело? – спросил Чалов, осматривая салон, низко нагнувшись.
– Привезут эту девицу Наталью Литте, отыщем братца. – Сиваков сфотографировал багажник.
– Старший опергруппы мне звонил еще в морге – по ее московскому адресу пусто, они взяли квартиру под наблюдение.
– Никуда они не денутся, в общем и целом все сходится на них. – Сиваков присел на корточки и потрогал диски колес. – А диски-то какие тут, мама моя... и вообще авто хоть куда. Что делать-то будете потом с ним, Валерий Викентьевич?
– Пока приобщим к делу в качестве вещдока, поставим в бокс нашего служебного гаража, прокурор распорядился. Не оставлять же ее тут во дворе.
– Я не об этом, машина-то ведь...
– Хотите сказать, что «Бентли» теперь мой? После смерти моего дяди? – Чалов вылез из салона и потянулся к протоколу. – Хотите знать, что я сейчас чувствую? Ничего. Может, еще не осознал своего счастья... И чувства потери особой у меня нет, и горя большого я не испытываю. Он никогда меня не любил, моя дядя Ростик. Отца моего он терпеть не мог. Мать... мою мать, свою сестру, бывало, издевательски попрекал, когда она у него денег занять пыталась. Меня он учил, как жить. Я по молодости слушал его внимательно, а потом слушать перестал и зажил своим умом. Что-то плохо у меня надгробная речь складывается, а?