И еще Долгов решительно не знал, что станет делать, когда
все же возьмет штурмом неприступную цитадель, заберет со стоянки машину и
поедет… куда?
Куда вы поедете, многоуважаемый профессор Долгов?
Ответа на этот вопрос многоуважаемый профессор не знал.
Дома пусто.
Алиса ушла от него, потому что он «невозможный человек»,
очень тяжелый и для семейной жизни непригодный. Пару раз они поговорили по
телефону – как чужие, и это было ужасно. Он «поставил ее в известность», что на
днях улетает на конференцию в Берлин. Она сообщила ему, что некоторое время
поживет у подруги, которая «плохо себя чувствует».
Поначалу Долгов был уверен, что вся эта канитель быстро
закончится – у них и прежде были размолвки, и Алиса, максималистка чертова,
всегда была убеждена, что жить вместе в состоянии холодной войны невозможно, и
порывалась «выяснить отношения». Он терпеть не мог этих самых выяснений, и
тогда она от него уходила.
– Меня, знаешь, тоже не на помойке нашли! – говорила она в
таких случаях и напоминала ему, что она «тоже человек». Долгов и не сомневался
в том, что она человек, но ему некогда тратить жизнь на бессмыслицу вроде
разговоров о жизни и любви!..
Дома пусто. Вернее, нет, не так.
Дома нет Алисы, и Долгов решительно не знал, что ему без нее
там делать.
Есть? Спать? Смотреть хоккей по шестому каналу? Все это
имело смысл, когда она была рядом, и, задремывая, – а он немедленно начинал
дремать, как только садился на диван перед телевизором, что бы там ни
показывали, – он слышал ее шаги, и приглушенные трели ее телефона, и как она
почти шепчет в трубку, чтобы не мешать ему спать. Все звуки его дома были
связаны с ней, и он знал их, и это были родные, привычные и успокоительные
звуки!.. Вот загудела кофеварка, чмокнула дверца холодильника, скрипнули
половицы – она вышла на веранду покурить и поболтать по телефону. Он не выносил
в доме табачного духа, и курила она всегда на улице, даже если там было сорок
градусов мороза. Вот зашелестели страницы, и ложечка тоненько стукнула о фарфор
– это она уселась за стол пить кофе и читать журнал. Вот опять прозвучали
осторожные шаги, уже совсем близко, и что-то шерстяное, пушистое обнимает его
со всех сторон – она принесла плед и накрыла его, чтоб ему «уютнее дремалось».
Он никогда не думал, что все эти мелочи – а Долгов на самом
деле был уверен, что все это просто житейские мелочи! – занимают такое огромное
пространство. Без них в его жизни получилась дыра размером во Вселенную, и ее
нечем было подлатать, и он, хирург с многолетним стажем, с особенным, присущим
только классным хирургам «чувством тканей», не знал, как сшить именно эту,
порвавшуюся в таком трудном месте, жизненную ткань!..
По всегдашней привычке после всех своих отлучек привозить ей
букетик Долгов даже притормозил возле бабки на Ленинградском шоссе, у которой в
ведре было пышное многоцветье, и бабка, воодушевившись, поднялась было со
стульчика, на котором лузгала семечки. Поднялась и тут же плюхнулась обратно,
потому что Долгов, вспомнив: букет везти некому, так врезал по газам, что за
его джипом взметнулась пыль и полетели какие-то ветки. Бабка ему вслед
погрозила кулаком и что-то неслышно прокричала.
Он ехал и мрачно думал: ехать некуда, а время еще только
семь часов, и телефон, как назло, не звонит – никто еще не понял, что профессор
вернулся из странствий и готов ринуться спасать и утешать страждущих.
…Зачем она от него ушла? Так хорошо все было!.. И он ни в
чем не виноват!..
Самое главное, говорил ей Долгов на заре их совместной
жизни, – это со мной не спорить. Потому что все равно я всегда прав.
Это я тебе говорю как ученый!..
Она честно старалась не спорить и утешала его, когда он
требовал утешения, и ненавидела его врагов, и любила его друзей, и прощала ему
слабости, и ценила его мужество. Впрочем, Долгов никогда не думал такими
словами «прощала» и «ценила»!.. В какой-то момент он перестал относиться к ней
как к подарку судьбы и начал относиться как к чему-то само собой разумеющемуся,
постоянному, незыблемому, и ему даже в голову не приходило, что он может, к
примеру, ее потерять!
Куда она денется?! Он ее любит, она его тоже любит, ну и
дело с концом! Все хорошо. Вот же и букетик он покупает, говорят, что женщинам
нравится, когда им привозят цветы. И – ладно! – Долгов готов их привозить, а
она ушла, потому что он «невыносимый»!
Замычав, как будто у него вдруг заболели зубы, он нашарил на
панели кнопку и включил Второй концерт Рахманинова, который всегда ему помогал,
если жизнь шла наперекосяк.
Во всех динамиках грянул рояль, и музыка, тревожная и
стремительная, как ход его машины, заполнила все пространство. Второй концерт
холодил сердце, и в груди начинал кататься ледяной шарик. Он все увеличивался,
нарастал вместе со звуками, занимал все больше места в груди, так что
становилось трудно дышать.
Однажды Второй концерт спас ему жизнь – Долгов знал это
совершенно точно.
Скорость тогда была большая, и концерт гремел во всех
динамиках, и в зеркале заднего вида Долгов вдруг увидел, как прямо позади него
и чуть левее начинает закручиваться воронка из машин, которые сталкивались,
крутились и улетали куда-то, и воронка эта все расширялась, и Второй концерт
гремел, и Долгов, вцепившись в руль, видел, как одна из подхваченных
смертельным ураганом машин летит прямо в его левый борт.
У него не было секунды, чтобы принять решение – тормозить
или нажимать на газ. У него не было секунды, чтобы сообразить – вперед или
назад, успеет или не успеет. Но он точно знал, что от этого решения зависит его
собственная жизнь или смерть. Смерть отвратительная, несвоевременная, глупая,
грязная, ржавая, воняющая бензином и кровью, которая фонтаном ударит из всех
разорванных в клочья артерий.
Вместо него решение принял Рахманинов.
Ну, просто так получилось.
Рояль гремел тревожно и грозно, и только один миг оставался
до катастрофы, и в этот миг музыка стремительно понеслась вперед, и Долгов,
следом за ней, утопил в пол педаль газа, и прямо позади него та самая машина,
что нацелилась ему в борт, ударилась в отбойник, ее закрутило и понесло через
несколько рядов, и вой тормозов и сирен почти утонул в музыке Рахманинова!..
Перелетев катастрофу, Долгов остановился, побежал назад и
спасал тех, кого можно было спасти, и руки у него были в крови и грязи, и из
его машины над дорогой, как над полем битвы, летел Второй концерт в исполнении
Лондонского королевского филармонического оркестра!..
…Зачем она ушла от него! Все было так хорошо, и он на самом
деле ни в чем не виноват!
…Или виноват?
Долгов старательно подумал. Выходило – нет, не виноват! На
него навалилось все сразу – и смерть писателя, и доклад в Берлине, и
недовольство собой, и та больная из Набережных Челнов, или откуда она там была,
с ее сумасшедшим мужем! Впрочем, все это было всегда – пожалуй, кроме смерти
писателя и загадочных таблеток в пузырьке с надписью «нитроглицерин»!