— Сколько раз ты у нее был?
— Я с ней говорил один раз. Потом еще раз был, когда обыскал ее комнату. И еще раз перед этим, когда ты в меня стреляла.
— Я в тебя не стреляла!
— Ври больше.
Иван сходил в прихожую, принес пакет, вытряхнул на стол ночную рубашку:
— Твоя?
— И что?
— Стреляла ты.
— Какая глупость! Я даже не знала, что ты у нее был!
— Ты там жила!
— Да! Но меня в тот день там не было! Она в тебя стреляла?!
— Она слепая!
— Но стреляет аккуратно!
— Слепая?! — Иван схватил Муху за плечи, приподнял со стула и резко отпустил. Она вздрогнула, отшатнулась к стене:
— Это не я… Она могла стрелять в тебя по звуку… Она, конечно, слепая, но все чувствует, все замечает. С ней страшно! Она ориентируется лучше, чем мы!
— Почему же она не попала, когда я разбил лампочку? — поинтересовался Иван. — Если она слепая, ей не нужен свет!
— Я ничего не знаю про лампочку! — прошептала та. — Чем хочешь, поклянусь, это была не я!
— Поклянись сестрой.
Муха взглянула на него со странной улыбкой.
— При чем тут она?
— А при чем тут Дана?
— Дана… — Девушка все еще улыбалась. Как-то странно улыбалась. — Дана тут как раз при чем.
Она мне давала заказы. И она же посадила на иглу Алияшку. Она погубила Алию.
— Алия жива?
— Не знаю.
— Как не знаешь?
— Да я все обещала узнать, но так и не узнала. Ты-то откуда столько узнал? — Муха снова положила голову на стол. — Я так устала, вторую ночь не сплю…
— Ну, пойдем ляжем, и ты все расскажешь.
— Пойдем…
* * *
Белье полагалось от хозяина квартиры. Они нашли подушки — большую и маленькую, несколько старых, зашитых простынь, вафельные протертые полотенца, два колючих одеяла. Кое-как постелили постель и легли, погасив свет. Иван лежал с краю. Он курил, далеко отводя руку с сигаретой, чтобы искры не попали в постель, слушал тихий рассказ.
— Это началось год назад, — говорила Муха, прижавшись к его плечу круглой теплой щекой. — Алия училась в институте. Хорошо училась. На пятерки… Она была на четвертом курсе. Тебе об этом, наверное, рассказали девчонки?
— Да, Майгуль и Бахыт.
— Они хорошие, только очень наивные, домашние. — Муха погладила его по руке. — Ни черта не понимают. Алия их не любила. У нее вообще не было друзей в институте. !"
— Застенчивая?
— Интересы другие.
— Какие же?
— Более разнообразные, что ли? Она всегда была у нас такая. Умненькая, грамотная, развитая… А я вот считалась тупицей.
— Опять врешь?
— Серьезно! — Муха тихо засмеялась. — А когда меня упекли в ИТК, папа сказал: «Надо отправить Алию подальше, чтобы Муха на нее не влияла». А как я могла на нее влиять, из колонии?
Ее все равно отправили учиться в Москву. А до этого она на химкомбинате работала, лаборантом.
Тоже папа устроил.
— За что села? — перебил Иван.
Муха без тени смущения ответила:
— За воровство.
— Машины угоняла?
— Нет, что ты… — Муха опять засмеялась. — Я тогда еще и машину толком водить не умела. Ничего не умела, дура дурой была, хотя мне уже двадцать три стукнуло. Я квартиру обокрала у знакомого. А тот догадался, кто это сделал, нашел меня, сперва избил, потом в суд подал. Короче, для родителей позор и для Алияшки тоже. Но она меня всегда любила. Больше всех. Я два года отсидела, потом родила…
— На зоне?
— Ага. — Муха замолчала.
— От кого же? — спросил Иван. Он даже сигарету затушил. — От надзирателя?
Та промолчала.
— Не в свое дело лезу?
— Не в свое, — отрезала девушка, но тут же прижалась к нему:
— Дело прошлое, а мне все равно обидно. За свою глупость обидно. От солдата, из тех, которые КСП охраняли. Я с ним не ради денег или продуктов сошлась, и даже не ради наркоты, как другие. Просто от скуки.
Она вздохнула, отвернулась к стене и дальше рассказывала, не глядя на Ивана:
— Родила недоношенного, ребенок умер.
Меня хотели за нарушение режима наказать, но потом пересмотрели дело. Здоровье после родов пошатнулось, и очень сильно. Кровотечение горловое один раз было. Думали — туберкулез, но палочки не нашли. Короче, по здоровью освободили. Я домой вернулась, а Алияшка давно уже в Москве. Я так гордилась! Ты себе не представляешь! Ну, а потом собой занялась. Что мне там было делать? Нечего, прямо скажем. Работы нет, не на химкомбинат же идти. Мать давно не работает, отец — под угрозой сокращения. Опять же я сидела, кому нужна такая? Хотела какой-нибудь работы покрасивее, но ничего на нашла.
— Знакомая история, — сказал Иван. — Только я не сидел.
— Не зарекайся, — посоветовала Муха и продолжала:
— А у нас шикарная охота на сайгаков. Ты себе не представляешь! Там, правда, меткость не нужна. Сгоняют этих красавцев в большую кучу, когда начинается охотничий сезон, забивают со всех сторон из ружей. Каждый охотник за это потом получает мясо. Мясо можно выгодно продать. А я всегда здорово стреляла. Меня один знакомый, который так подрабатывал, взял на охоту. Я там уложила, наверное, штук пятнадцать. Они на сеть бегут, путаются в ней, падают… Кровь рекой. Бойня, кругом мат, крики, все мужики пьяные… А я одна среди них, баба. Все остальные неподалеку бешбармак варили, из парного мяса. Ну, поохотились. Нарядчик записал, сколько кому мяса надо отдать.
Мне — больше всех. Мужики смеялись, потом меня напоили. Я мяса наелась, водки напилась, спать хочется. Так и уснула у костра. Где-то перед рассветом просыпаюсь — ты знаешь, как холодно в степи? Полезла в машину к своему знакомому. А он тоже с похмелья. И, наверное, с похмелья мне и говорит: «Тебе, Муха, с таким глазомером надо киллершей стать. За людей дороже платят, чем за животных». А я сижу рядом и думаю — не послушать ли его? Ведь все равно больше деваться некуда. В нашем городке не развернешься. Сам видел.
Она игриво толкнула его в бок:
— Ванечка, признайся, что ты там делал? Пришил кого?
— Болтушка. — Иван улыбнулся в темноте. — В гости ездил.
— К кому?
— К тебе. Посвататься хотел.
— Ладно, не говори, обойдусь, — обиделась та. — Но я не болтушка. Это я так, перед смертью разговорилась.