— И что же? — спросил д'Артаньян.
— Что же! Однажды во время охоты, на которой графиня была вместе с мужем, — продолжал Атос тихим голосом, но очень быстро, — она упала с лошади и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло ее, то он разрезал его кинжалом и нечаянно обнажил плечо. Угадайте, д'Артаньян, что было у нее на плече! — сказал Атос, разражаясь громким смехом.
— Откуда же я могу это знать? — возразил д'Артаньян.
— Цветок лилии, — сказал Атос. — Она была заклеймена!
И Атос залпом проглотил стакан вина, который держал в руке.
— Какой ужас! — вскричал д'Артаньян. — Этого не может быть!
— Это правда, дорогой мой. Ангел оказался демоном. Бедная девушка была воровкой.
— Что же сделал граф?
— Граф был полновластным господином на своей земле и имел право казнить и миловать своих подданных. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил ее на дереве.
— О боже, Атос! Да ведь это убийство! — вскричал д'Артаньян.
— Да, всего лишь убийство… — сказал Атос, бледный как смерть. — Но что это? Кажется, у меня кончилось вино…
И, схватив последнюю бутылку, Атос поднес горлышко к губам и выпил ее залпом, словно это был обыкновенный стакан. Потом он опустил голову на руки. Д'Артаньян в ужасе стоял перед ним.
— Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, — сказал Атос, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. — Желаю и вам того же. Выпьем!
— Так она умерла? — пробормотал д'Артаньян.
— Еще бы! — сказал Атос. — Давайте же ваш стакан… Ветчины, бездельник! — крикнул он. — Мы не в состоянии больше пить!
— А ее брат? — робко спросил д'Артаньян.
— Брат? — повторил Атос.
— Да, священник.
— Ах, священник! Я хотел распорядиться, чтобы и его повесили, но он предупредил меня и успел покинуть свой приход.
— И вы так и не узнали, кто был этот негодяй?
— Очевидно, первый возлюбленный красотки и ее соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить ее судьбу. Надеюсь, что его четвертовали.
— О боже мой, боже! — произнес д'Артаньян, потрясенный страшным рассказом.
— Что же вы не едите ветчины, д'Артаньян? Она восхитительна, — сказал Атос, отрезая кусок и кладя его на тарелку молодого человека. — Какая жалость, что в погребе не было хотя бы четырех таких окороков! Я бы выпил на пятьдесят бутылок больше.
Д'Артаньян не в силах был продолжать этот разговор: он чувствовал, что сходит с ума. Он уронил голову на руки и притворился, будто спит.
— Разучилась пить молодежь, — сказал Атос, глядя на него с сожалением, — а ведь этот еще из лучших!
XXVIII
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Д'Артаньян был потрясен страшным рассказом Атоса, однако многое было еще неясно ему в этом полупризнании. Прежде всего, оно было сделано человеком совершенно пьяным человеку пьяному наполовину; и тем не менее, несмотря на тот туман, который плавает в голове после двух-трех бутылок бургундского, д'Артаньян, проснувшись на следующее утро, помнил каждое слово вчерашней исповеди так отчетливо, словно эти слова, одно за другим, отпечатались в его мозгу. Неясность вселила в него лишь еще более горячее желание приобрести полную уверенность, и он отправился к своему другу с твердым намерением возобновить вчерашний разговор, но Атос уже совершенно пришел в себя, то есть был самым проницательным и самым непроницаемым в мире человеком. Впрочем, обменявшись с ним рукопожатием, мушкетер сам предупредил его мысль.
— Я был вчера сильно пьян, дорогой друг, — начал он. — Я обнаружил это сегодня утром, почувствовав, что язык еле ворочается у меня во рту и пульс все еще учащен. Готов биться об заклад, что я наговорил вам тысячу невероятных вещей!
Сказав это, он посмотрел на приятеля так пристально, что тот смутился.
— Вовсе нет, — возразил д'Артаньян. — Насколько мне помнится, вы не говорили ничего особенного.
— Вот как? Это странно. А мне казалось, что я рассказал вам одну весьма печальную историю.
И он взглянул на молодого человека так, словно хотел проникнуть в самую глубь его сердца.
— Право, — сказал д'Артаньян, — я, должно быть, был еще более пьян, чем вы: я ничего не помню.
Эти слова, однако ж, ничуть не удовлетворили Атоса, и он продолжал:
— Вы, конечно, заметили, любезный друг, что каждый бывает пьян по-своему: одни грустят, другие веселятся. Я, например, когда выпью, делаюсь печален и люблю рассказывать страшные истории, которые когда-то вбила мне в голову моя глупая кормилица. Это мой недостаток, и, признаюсь, важный недостаток. Но, если отбросить его, я умею пить.
Атос говорил это таким естественным тоном, что уверенность д'Артаньяна поколебалась.
— Ах да, и в самом деле! — сказал молодой человек, пытаясь поймать снова ускользавшую от него истину. — То-то мне вспоминается, как сквозь сон, будто мы говорили о повешенных!
— Ага! Вот видите! — сказал Атос, бледнея, но силясь улыбнуться. — Так я и знал: повешенные — это мой постоянный кошмар.
— Да, да, — продолжал д'Артаньян, — теперь я начинаю припоминать… Да, речь шла… погодите мин??тку… речь шла о женщине.
— Так и есть, — отвечал Атос, становясь уже смертельно бледным. — Это моя излюбленная история о белокурой женщине, и, если я рассказываю ее, значит, я мертвецки пьян.
— Верно, — подтвердил д'Артаньян, — история о белокурой женщине, высокого роста, красивой, с голубыми глазами.
— Да, и притом повешенной…
— …своим мужем, знатным господином из числа ваших знакомых, — добавил д'Артаньян, пристально глядя на Атоса.
— Ну вот видите, как легко можно набросить тень на человека, когда сам не знаешь, что говоришь! — сказал Атос, пожимая плечами и как бы сожалея о самом себе. — Решено, д'Артаньян: больше я не буду напиваться, это слишком скверная привычка.
Д'Артаньян ничего не ответил.
— Да, кстати, — сказал Атос, внезапно меняя тему разговора, — благодарю вас за лошадь, которую вы привели мне.
— Понравилась она вам? — спросил д'Артаньян.
— Да, но она не очень вынослива.
— Ошибаетесь. Я проделал на ней десять лье меньше чем за полтора часа, и у нее был после этого такой вид, словно она обскакала вокруг площади Сен-Сюльпис.