Сальтеадор - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 23

Мы говорим «врата», а правильнее было бы назвать их «башня», ибо это настоящая башня — четырехгранная, высокая, прорезанная большой аркой в форме сердца; над аркой король дон Карлос мог бы созерцать как бы пример изменчивости житейских судеб — мавританские изображения ключа и руки, и если б возле дона Карлоса был его мудрый наставник Адриан Утрехтский, то наставник объяснил бы ему, что ключ должен напоминать изречение из Корана, которое начинается такими словами: «Он отворил», — протянутая же длань заклинает от «дурного глаза», принесшего немало бед арабам и неаполитанцам. Но если б король обратился не к кардиналу Адриану, а к любому мальчишке, причем по оливково-смуглому цвету его лица, огромным бархатистым глазам и гортанному голосу он бы догадался, что малыш принадлежит к мавританскому племени, которое вскоре он, дон Карлос, начнет преследовать, а его преемник — Филипп II — окончательно изгонит из Испании, то мальчуган, потупившись и вспыхнув от застенчивости, ответил бы, что и рука, и ключ вырезаны в память о словах пророка древности, предсказавшего, что Гранада попадет во власть христиан лишь тогда, когда рука возьмет ключ.

И набожный король Карлос, осенив себя крестным знамением, презрительно усмехнулся бы, услышав о всех этих лжепророках, которых господь бог христиан беспощадно опроверг благодаря блистательной победе Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской — его деда и бабки.

Проехав через эти — можно было бы сказать — небесные ворота, ибо снизу кажется, будто они ведут прямо в небеса, король дон Карлос очутился бы на обширной площади Лос-Альхибес и, сидя верхом на лошади, приблизился к невысокой стене, чтобы взглянуть на мавританский город, утонувший в море зелени, чуждый ему город, в котором он пробыл лишь несколько дней; на дне долины он увидел бы реку Дарро, пересекающую Гранаду, и Хениль, огибающую город, — Хениль, что отливает серебром, и Дарро, что сверкает золотом; король проследил бы взглядом, куда бегут дальше обе реки по обширной долине, хранящей старое название «Вега» , пробиваясь через заросли кактусов, фисташковых деревьев и олеандров; то здесь, то там реки исчезают и вновь появляются, извиваясь тонкими, блестящими нитями, будто те шелковистые паутинки, что осенние ветры срывают с веретена божьей матери.

А пока по широкой площади вокруг водомета, обнесенного мраморной оградой, прохаживается знать, — все ждут въезда короля Карлоса, что произойдет в тот миг, когда на башне Вела пробьет ровно два часа. Есть тут обладатели титула rico hombre — титула, который король дон Карлос заменит званием грандов Испании, как он заменит «величеством» менее звучное «высочество», которым до той поры довольствовались короли Кастилии и Арагона, есть тут и «доны», и «сеньоры», да только пращуры этих донов были друзьями Сида Кампеадора, а предки сеньоров были приятелями Пелагия, причем самый незначительный из них — разумеется, речь идет о богатстве, ибо все считаются равными по происхождению, — так вот, самый незначительный из них почитает себя, без сомнения, таким же знатным, как этот австрийский князек, который в их глазах испанец — иными словами, идальго — только по матери, Хуане Безумной, дочери Изабеллы Католической.

Да, все эти старые кастильцы не ждут ничего хорошего от молодого короля, немецкое происхождение которого сказалось в его внешности — рыжих волосах, русой бороде и выдающемся подбородке, характерных чертах принцев Австрийского дома. Они не забыли, что его дед, Максимилиан, не очень-то заботился о том, чтобы трон Испании достался внуку, зато очень пекся об императорской короне и заставил беременную мать дона Карлоса явиться из Вальядолида в Гент, где она и разрешилась сыном, который стал, таким образом, не только кастильским инфантом, но и фламандским уроженцем. Им твердили, что счастливые предзнаменования сопутствовали рождению чудо-ребенка, явившегося на свет в воскресенье 22 февраля 1500 года, в день святого Матвея, что Рутильо Бениказа, величайший астролог века, предсказал ему удивительную судьбу по тем дарам, которые поднесли астрологу крестный отец и крестная мать — принц Шимей и принцесса Маргарита Австрийская, в тот день, когда они (причем впереди них двигались шестьсот оруженосцев, двести всадников и тысяча пятьсот факельщиков) прошли по коврам, разостланным от замка до кафедрального собора, принесли новорожденного для обряда крещения и нарекли его Карлом в честь его деда со стороны матери, Карла Бургундского, прозванного Смелым. Кастильцам твердили, что по тем дарам, которые крестные отец и мать в тот день преподнесли младенцу (Маргарита Австрийская — вазу из золоченого серебра, полную драгоценных камней, а принц Шимей — золотой шлем, увенчанный фениксом), Рутильо Бениказа предсказал, что младенцу, получившему эти богатые дары, суждено стать владыкой стран, где добывают золото и алмазы, и что, подобно птице, которая украшает его шлем, ему суждено стать фениксом среди королей и императоров; напрасно все это им твердили, — сейчас они качают головой, вспоминая все беды, которые совпали с юностью Карла и начались с самого его появления на свет и как бы решительно опровергали тот блистательный удел, который, по их мнению, сулили ему угодливые льстецы, но отнюдь не люди, умеющие постигать будущее.

Испанцы имели некоторое основание сомневаться, ибо в тот год, когда родился молодой принц, у его матери еще во время беременности начались первые проявления болезни, с которой она безуспешно боролась девятнадцать лет, — из-за этого недуга история сохранила за ней скорбное прозвище Хуаны Безумной, ибо почти через шесть лет после рождения инфанта, тоже 22-го числа и тоже в воскресенье, когда, казалось бы, все должно было бы Карлу благоприятствовать, его отец, Филипп Красивый, любовные похождения которого свели с ума ревнивую и несчастную Хуану, так вот, Филипп Красивый отправился на завтрак в замок близ Бургоса, замок, который он подарил одному из своих фаворитов по имени Хуан Мануэль, а после завтрака, встав из-за стола, принялся играть в мяч и, разгоряченный игрой, попросил стакан воды, который ему и подал какой-то незнакомец, не принадлежавший ни к свите короля, ни к челяди дона Мануэля; итак, король осушил стакан воды и тотчас же почувствовал боли в животе, что не помешало ему вернуться в тот же вечер в Бургос, а на следующий день выйти, ибо он старался превозмочь недуг, но не он одолел недуг, а недуг одолел его, да так, что во вторник он слег в постель, в среду тщетно пытался подняться, в четверг утратил дар речи, а в пятницу, в одиннадцать часов утра, отдал богу душу.

Нечего и говорить, что все было сделано, чтобы разыскать незнакомца, подавшего стакан воды королю. Но незнакомец так и не появился, и во всем, что в ту пору рассказывали, казалось, было больше выдумки, чем правды. Так, например, говорили, будто бы среди множества любовниц Филиппа Красивого была цыганка по имени Топаз, которую все ее сородичи считали продолжательницей рода царицы Савской, будто бы цыганка была помолвлена с цыганским князем, но, полюбив короля Филиппа Красивого, — а он, как явствует его прозвище, был одним из первых красавцев не только в Испании, но и во всем свете, — отвергла любовь знатного цыгана, и тот отомстил за себя, дав королю Филиппу стакан ледяной воды, что и стало причиной его смерти.

Так или иначе, был ли он умерщвлен или умер естественной смертью, но его кончина нанесла роковой удар несчастной Хуане: на нее уж не раз находили приступы безумия, а теперь ее рассудок совсем помутился. Она не желала верить в смерть супруга; вообразив, что он заснул, — очевидно, окружающие решили не выводить ее из заблуждения, — она сама надела на него нарядные одежды, выбрав то, что, казалось ей, больше всего ему к лицу, облачила в камзол из златотканой парчи, натянула пунцовые шаровары, накинула пурпурную мантию, подбитую горностаем, обула в черные бархатные сапожки, голову, поверх берета, увенчала короной, приказала перенести его тело на пышно убранное ложе и повелела сутки держать дворцовые двери отворенными, дабы каждый мог удостовериться, что король жив, и приложиться к его руке.