У Андрея дрогнул голос, и он замолчал. Самое поразительное и
непостижимое состояло в том, что он действительно верил в то, что говорил в
данный момент. Особенно если говорил на камеру. Или вот девочке из
телевизионной рубрики…
— То есть вы не будете развлекать публику дрязгами и
склоками за эфирное время? — моментально попадаясь на удочку, уточнила она.
— Нет, — покачал головой Андрей. — Для этого мы слишком
уважаем друг друга…
Проводив журналистку, Андрей вызвал секретаршу и попросил
кофе.
— Обедать не пойдете? — спросила секретарша с милой
развязностью всех секретарш, приближенных к сильным мира сего.
— Нет, — ответил Андрей, не расположенный в данный момент к
созерцанию ее славной мордашки, — кофе, если можно.
В этом тоже был определенный шик, учитывая, что кофе Андрей
не любил и не понимал, зачем его вообще пьют. Никакой радости и бодрости от
кофе он не испытывал, только горечь во рту и сосущее чувство в желудке.
Конечно, интервью он провел с блеском, и завтра оно появится
в газете, снабженное его фотографией. Фотограф долго крутился у него в
кабинете, выискивая какие-то многозначительные планы и позы. Андрей терпел,
понимая, что это необходимо. И говорил хорошо, он был в этом уверен.
Он чувствовал себя сильным, умным и на голову выше всех
остальных. О том, как он трясся от страха, не в силах овладеть собой, о том,
что почему-то не звонит человек, занимающийся «делом» Александры Потаповой, о
том, что вечером ему предстоит докладывать Вике обо всех своих сегодняшних
делах, он старался не думать.
Хоть недолго, хоть два часа в день, но он может себе
позволить побыть тем, кем он на самом деле являлся.
Победителем.
Филипп разговаривал по телефону третий час подряд. Говорил
он все время по-французски. Под мелодичное грассирующее стрекотание чужого
языка Александра задремывала, но через секунду просыпалась — усталый мозг, не в
силах остановиться, все время подкидывал ей в дрему одно и то же — сыплющееся в
снег, как будто толченое, стекло, тихий хлопок выстрела, и Ладин шакалий вой…
Сердце подкатывало к горлу, ноги становились чужими и неуклюжими, и снова
Филипп падал животом на снег и, распластавшись, медленно-медленно поднимал
пистолет.
— В кого стреляли? — внезапно очнувшись, спросила Александра
своего мужа. — В Ивана?
Он покачал головой. Точно он не знал, и у него не было
времени выяснять это.
По логике — нет, не в Ивана. Убийца явно был не случайный
стрелок, и рабочее место он себе подготовил давно и удобно. Со второго этажа
дома напротив двор хорошо просматривался, и путь к отступлению был наилучший —
через давно заколоченное парадное прямо на людную улицу. Проход в парадное был
расчищен, дверь открывалась легко и бесшумно.
Он очень хорошо подготовился, этот парень. Вряд ли он сумел
бы так подготовиться, если бы охотился на Ивана. Кроме того, Ивана логичнее
было бы караулить у его собственного дома…
Ничего этого Филипп не стал рассказывать Александре. Он был
зол и озабочен только тем, что ее нужно увезти в Париж. Конечно, желательно
целую и невредимую.
Она тряслась как осиновый лист уже несколько часов подряд.
Филипп не мог заниматься ее утешением. Он думал только о завтрашнем отъезде и о
том, что ей еще предстоит узнать в Париже и как она к этому отнесется.
Могло быть все, что угодно.
— Машина приедет к пяти часам, — сообщил он Александре после
очередного разговора. Она по-прежнему сидела в углу дивана, накрытая пледом и
еще одеялом сверху.
— Какая машина? — спросила она, открывая глаза.
— Чтобы отвезти нас в Шереметьево, — терпеливо сказал Филипп.
— Завтра. В пять.
— А твоя? — спросила Александра.
— Что моя? — не понял Филипп.
— Ну, твоя машина…
Его «девятка» стояла на тротуаре за домом. Филипп
предполагал, что она там и останется.
— Мы прилетим, и она нам еще понадобится, — соврал он с
ходу. — Я перегнал ее в гараж. Ты хочешь поесть?
Она покачала головой.
— Что с тобой, Алекс? — спросил он, решив быть внимательным
и нежным, хотя это у него никогда не получалось. — Ты заболела?
Она опять покачала головой.
— Тебе пора бы привыкнуть к тому, что вокруг тебя все время
стрельба и поножовщина, — сказал Филипп, рассматривая ее лицо. — Сегодня был
просто еще один эпизод гражданской войны. Забудь о нем.
— Я не забуду о нем никогда, — сказала Александра тихо. —
Тебе хорошо говорить, ты не уезжаешь неизвестно зачем в чужую страну и не
бросаешь в опасности близких тебе людей.
— Все обойдется, — сказал Филипп, стараясь быть как можно
более убедительным. — Поверь мне. Через пару месяцев ты не будешь никому нужна,
потому что дело Глебова полностью и окончательно сдадут в архив. Павлик сказал,
что он вот-вот получит какой-то министерский портфель. Даже если не получит,
все равно время работает на тебя. Поживи со мной в Париже, отдохни и реши, чего
ты на самом деле хочешь. Если захочешь вернуться в Москву — я отпущу тебя.
Слышишь?
Она пошевелилась под кучей теплых одеял, но, ничего не
сказала.
— Иван не нуждается в твоей защите. Мы же тогда вам все
рассказали. Он справится без тебя, Алекс!
— Я очень боюсь, — из-под одеяла сказала она. — За всех. За
себя, за тебя, за ребят. Ты точно уверен, что от нас отстанут, если мы
затаимся?
— О, боже, боже… — пробормотал Филипп. — Я женился на
забавной, красивой и славной девушке. И что вышло?
— Что? — спросила Александра.
— В меня стреляют, и я стреляю в ответ. Объясняюсь с
милицией. Ищу… как это называется… заказчиков. Прошу государственного деятеля
вмешаться в какие-то полукриминальные дела, и он вмешивается… Я плохо кончу.
Слышишь, Алекс?
Сбросив одеяло, Александра обняла его за шею.
— Я боюсь, — повторила она. — Лучше бы меня убили тогда, на
лестнице.
— Не болтай, — сказал Филипп холодно. — И, если тебе это
важно, я могу сказать, что убивать тебя на лестнице никто не собирался.
— Как не собирался? — несколько даже обиделась Александра. —
А мои боевые ранения? А больница?
Филипп молчал, и Александра заволновалась.
— Нет, ты уж договаривай! — Она всмотрелась в его лицо. — Я
что-то не понимаю. Если не хотели убить, тогда зачем?