Две Дианы - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 41

– Говорили – возле статуи мадонны, – сказал один из них.

– Вот наши молодцы, – ответил тот, заметив труп. – Нет, здесь только один…

– Что ж, поищем и другого!

И могильщики принялись, подсвечивая себе фонарем, шарить вокруг. Но у Перро хватило сил дотащиться до уединенной гробницы и спрятаться за нею.

– Должно быть, второго черт унес, – проговорил один из могильщиков, по-видимому, веселый малый.

– Брось ты его поминать, ни к чему и не к месту, – дрожащим голосом ответил другой и перекрестился, поеживаясь от страха.

– Ей-богу, нет никакого второго, – сказал весельчак. – Что же делать-то? Ба, зароем этого и скажем, что его приятель сбежал или, может, господа сами обсчитались.

Они начали рыть яму, и Перро с радостью услышал, как весельчак говорил товарищу:

– Я вот о чем думаю. Если мы признаемся, что нашли только одного и вырыли только одну могилу, то нам заплатят пять пистолей вместо десяти. Не стоит, пожалуй, рассказывать про диковинный побег второго покойничка.

– Верно, – ответил набожный могильщик. – Но лучше просто сказать, что мы, мол, работу кончили. Мы ведь тогда не соврем…

Между тем Перро, то и дело теряя сознание, все же двинулся в путь.

Немало времени понадобилось ему, чтобы добраться до улицы Садов Святого Павла. По счастью, в январе ночи долги. Ни с кем не встретившись, около шести утра он был уже дома.

– Несмотря на холод, монсеньор, – продолжала Алоиза, – я в тревоге простояла у открытого окна всю ночь. Едва лишь послышался голос Перро, я помчалась к дверям и впустила его.

– Молчи! Бога ради! – приказал он мне. – Помоги мне подняться в нашу комнату, но главное – никаких криков, никаких разговоров!

Он шел, опираясь на меня, а я, хотя и видела, что он ранен, не смела расспрашивать его. Только беззвучно плакала. Когда мы поднялись и я сняла с него одежду и оружие, мои руки сразу же окрасились кровью. На теле у Перро зияли глубокие раны. Властным движением руки он предупредил мой крик и повалился на постель, стараясь хоть немного облегчить свои ужасные страдания.

– Позволь же мне сбегать за лекарем… позволь… – рыдала я.

– Ни к чему, – ответил он. – Ты знаешь, я кое-что смыслю в хирургии. Любая из этих ран смертельна, но пока я еще жив… Господь бог, карающий убийц и предателей, продлил мою жизнь на несколько часов… Вскоре начнется новый приступ горячки, и всему настанет конец. Никакой лекарь на свете не может его предотвратить.

Он говорил с мучительными усилиями. Я упросила его немного отдохнуть.

– Ты права, – согласился он, – мне надо поберечь свои последние силы. Дай мне бумагу и перо.

Я принесла. Но тут только он заметил, что кисть его правой руки рассечена ударом шпаги. Впрочем, писал он вообще с трудом… Ему пришлось бросить перо.

– Нет, лучше буду говорить, – сказал он, – и бог продлит мою жизнь, пока я все не скажу, ибо спасти отца должен только его сын.

И Перро рассказал мне тогда, ваша светлость, ту страшную историю, которую вы только что услышали от меня. Но рассказывал он ее с трудом, с частыми и мучительными перерывами, и когда не в силах был продолжать рассказ, то приказывал мне спускаться вниз и показываться домашним. Я появлялась перед ними встревоженная – увы, тут притворяться не приходилось, – посылала их разведать о чем-нибудь в Лувр, потом ко всем друзьям графа, ко всем его знакомым… Госпожа де Пуатье ответила, что не видела его, а господин де Монморанси – что не понимает, из-за чего, в сущности, его беспокоят.

Так были от меня отведены все подозрения, чего и хотел Перро, и убийцы его наверняка думали, что их тайна осталась в каземате, где заточен господин, и в могиле, где похоронен его слуга.

К середине дня страшная боль, до тех пор терзавшая его, как будто немного утихла. Но когда я обрадовалась этому, он с печальной усмешкой сказал:

– Это улучшение – начало горячки, о которой я говорил. Но, слава богу, страшный рассказ приходит к концу. Теперь тебе известно все, что знали только бог да трое убийц, а твоя верная и мужественная душа не выдаст этой кровавой тайны до последнего дня, когда можно будет посвятить в нее того, кто имеет право ее знать. Ты слышала, какую клятву взял с меня господин де Монтгомери. Эту же клятву я возьму и с тебя, Алоиза. Пока гнев божий не поразит трех всемогущих убийц моего господина, ты будешь молчать, Алоиза. Поклянись же в этом умирающему мужу.

Заливаясь слезами, я дала священную клятву, которую нарушила только ныне. Ведь эти враги еще живы, они страшны и могущественны, как никогда. Но вы собираетесь умереть, и если вы осторожно и благоразумно воспользуетесь полученными сведениями, то они не погубят вас, быть может, а спасут и вашего отца, и вас. Но повторите мне, монсеньор, что я не совершила смертного греха и что господь бог и мой дорогой Перро простят мне это клятвопреступление.

– Тут нет никакого клятвопреступления, святая женщина, – ответил Габриэль, – ты поступила как настоящий, преданный друг. Но заканчивай же! Заканчивай!

– Перро, – продолжала она, – сказал мне вот что: когда меня не станет, ты запрешь этот дом, отпустишь слуг и переберешься в Монтгомери с нашим мальчиком и Габриэлем. В Монтгомери ты будешь жить не в самом замке, а уединишься в нашем домике. Воспитывай наследника графа без роскоши и шума – словом, так, чтобы друзья знали его, а враги забыли. Лучше будет, пожалуй, чтоб сам Габриэль до восемнадцати лет не знал своего имени, а знал только, что он дворянин. Ты сама рассудишь, что лучше.

Потом он взял с меня слово исполнить последнее его приказание.

– Для Монморанси, – сказал он мне, – я погребен на кладбище Невинных Душ. Если же обнаружится хоть малейший след моего возвращения сюда, ты погибла, Алоиза, а вместе с тобою, быть может, и Габриэль. Но у тебя сильная рука и верное сердце. Едва закроешь мне глаза, соберись с духом, дождись глубокой ночи и, когда все домашние уснут, отнеси меня в старый подземный склеп сеньоров де Бриссак, бывших владельцев нашего особняка. В эту покинутую усыпальницу давно никто не заглядывал, а заржавленный ключ от ее двери ты найдешь в большом бауле в графской спальне. Так я упокоен буду в освященной могиле…

К вечеру начался бред, чередовавшийся с приступами чудовищной боли. В отчаянии я колотила себя в грудь, но он знаками давал мне понять, что ему никто уже не поможет.

Наконец, снедаемый жаром и жестокими страданиями, он прошептал:

– Алоиза, пить!.. Одну только каплю…

Я и раньше в невежестве своем предлагала ему напиться, но он всякий раз отказывался. Теперь я поспешила налить ему стакан воды.

Прежде чем взять его, он сказал:

– Алоиза, последний поцелуй и последнее прости!.. И помни! Помни!