— Да. Спасибо.
— В драматический театр тоже сходим.., очень модный
спектакль.., ну и по окрестностям поездим, в Зальцбург надо тебя свозить
обязательно. И вообще, я все тебе покажу! Ты ведь, вероятно, и купить что-то
захочешь?
— Я еще не думала.
Элле было совсем не до достопримечательностей. Обида первых
минут не проходила.
Она молча смотрела в окно.
— А ты была замужем? — спросила после паузы мать.
— Была.
— И что?
— Ничего. Развелись.
— Сколько ты с ним прожила?
— Четыре года.
— А дети? Почему у тебя детей нет?
— Потому что у меня была внематочная, а после операции
сказали, что уже не будет… А у тебя больше нет детей?
— Нет, ты у меня единственная!
— А…
— Элла, детка моя, я понимаю, тебе трудно…
— А тебе разве легко?
— Нет, мне тоже трудно. Я чувствую себя бесконечно
виноватой, а ты только усугубляешь мою вину…
— Извини, я не нарочно. Просто мне нелегко освоиться с
мыслью, что у меня есть мать.
Элла сама поняла, что это прозвучало жестоко и, пожалуй,
даже грубо.
— Я вполне тебя понимаю, но, надеюсь, мы сумеем
преодолеть… Я постараюсь.
— Я тоже!
— Ну вот, мы почти приехали. Тут рядом знаменитый
дворец Шенбрунн и чудный парк, я по утрам там бегаю, а ты бегаешь?
— Нет.
— А еще я хожу в бассейн, Ты ведь хорошо плаваешь, да?
— Ты это помнишь?
— Еще бы! Я сама тебя учила плавать. А вот и мой дом!
— У тебя свой дом?
— Да. Это очень престижный район!
Она пультом открыла ворота глухого, высокого забора и
въехала во двор. Взору Эллы предстал большой, красивый дом, увитый виноградом.
— Какая прелесть! — вырвалось у нее. — А сад
какой огромный!
— Скорее это маленький парк, — с гордостью
ответила мать. — Знаешь, раньше здесь жила знаменитая оперная певица, но
потом дом купил мой муж… Он был врач… Очень крупная величина. Я обожаю этот
дом! Когда-нибудь он будет твоим!
Вот только этого мне и не хватало, испуганно подумала Элла.
— А кто же здесь убирает и за садом следит?
— В основном я сама, но раз в неделю приезжает
супружеская пара: она убирает дом, а он занимается садом. Ну пойдем, покажу
тебе твою комнату.
Дом был великолепен. Они поднялись по красивой деревянной,
устланной ковром лестнице на просторную площадку. Элла успела заметить, что
мебель везде старинная, в прекрасном состоянии, на стенах, даже на лестнице,
висят картины. Мать открыла высокую филенчатую дверь:
— Вот твоя комната, а вот ванная, там дальше туалет.
Все это размещалось на, отдельной площадке второй лестницы,
над которой висели большие фотографии в рамках. На одной Элла узнала Ельцина с
седым, представительным мужчиной. Мать, поймав ее взгляд, улыбнулась:
— Это мой муж с вашим президентом. А это Леонард с
Альбертом Гором. Ну ты потом все посмотришь. Располагайся. Тут два шкафа,
надеюсь, ты поместишься со своими платьями.
Комната была очаровательная, обставленная в сельском стиле,
особенно Элле понравился комод из крашенного в синий цвет дерева,
неполированный, без всякого блеска. А еще увитое виноградом окно. За окном она
увидела только кусты и деревья. Открыла створку и вдохнула дивный, совсем не
городской воздух. Хорошо, что тут мебель не ампирная, с облегчением подумала
она.
Можно спокойно жить. На тумбочке, роль которой выполнял
круглый низкий столик, накрытый сине-сизой, в цвет комодика, скатертью, стояла
лампа, бутылка минеральной воды, стакан и лежала небольшая шоколадка. Как в
гостинице, усмехнулась Элла. И полезла в сумку за подарками.
Она слышала, что внизу мать возится с посудой.
И, подхватив торт, икру и пакет с купленным накануне отъезда
оренбургским платком, побежала вниз:
— Мама, вот тут для тебя…
— Что это? Икра? Боже мой, Элка, спасибо тебе.
— А это оренбургский платок, я не знаю… Он проходит в
кольцо, как положено.., ты попробуй, попробуй!
Мать сняла с пальца кольцо с крупной розовой жемчужиной и
продернула сквозь него платок.
— С ума сойти! Прелесть, мои приятельницы будут
потрясены!
— А вот это, мама, «Наполеон», твой любимый!
— «Наполеон»? Ты помнишь, что я любила «Наполеон»?
— Конечно, помню, но, даже если б не помнила, бабушка
всякий раз, как его пекла, говорила:
«Любимый торт твоей беспутной матери!»
— Она часто говорила обо мне плохо?
— Да нет, не очень. По-моему, она даже одобряла тебя за
то, что ты ушла от папы… Говорила, что курица взлетела… Но когда ты перестала
появляться…
— Да, я понимаю! Ладно, пока не будем о грустном,
спасибо тебе за подарки, они поистине прекрасны, Но икру я спрячу до Рождества!
А вот торт…
— Торт до Рождества не спрячешь! — засмеялась
Элла.
— Видишь ли, я, к сожалению, склонна к полноте, мне
приходится во всем себе отказывать, чтобы держать форму. Но я попробую
непременно, а потом что-нибудь придумаю… О, я знаю! Я отнесу его…
— Да ты сначала попробуй, — засмеялась
Элла. — У меня у самой слюнки текли, пока я его делала!
Они сидели в саду за большим деревянным столом, где на
изящных тарелочках лежали весьма изящные кусочки копченой ветчины, сыр камамбер
и фрукты. И, разумеется, стоял Эллин «Наполеон».
— Мама, а у тебя есть хлеб? — не без робости
осведомилась Элла, которая не поела в самолете и сейчас была очень голодна.
— Хлеб? Ах, прости, я не держу в доме хлеба. Тебе,
кстати, тоже следовало бы воздерживаться.
Элле стало тоскливо. Она смотрела на красивый дом, увитый
виноградом, и подумала: «Весь увитый зеленью, абсолютно весь, домик невезения…»
— а дальше не придумывалось, вероятно с голодухи. Она подцепила вилочкой
совершенно прозрачный кусочек ветчины и отправила в рот.
С хлебом прохиляло бы, а так слишком копченый вкус… А есть
без хлеба камамбер она и вовсе не могла. Пришлось съесть хороший кусок
собственного торта.
— А ты так и не попробуешь? — спросила Элла у
матери.
— Разумеется, попробую.
Она отрезала себе кусочек поистине символический.
— О, это божественно! Еще лучше, чем у мамы…