…Вечером в Зимнем малый, «неофициальный», прием. Дабы еще сильнее позлить доченьку виндзорской вдовы, я рекомендую Моретте отправить ее родителям телеграмму с просьбой о прощении и выражением совершеннейшего счастья от ее нынешнего положения без пяти минут жены русского наследника. Пусть «порадуется», змеюка британская. И супружника своего полудохлого пусть порадует. Глядишь, он от такой радости на неделю раньше загнется. Какая ж я все-таки сволочь, аж самому приятно!
На приеме ко мне подходит генерал-адмирал.
– Здравствуй, mon neveu
[186]
, представь меня своей очаровательной избраннице!
Моретта смотрит на Алексея несколько удивленно, но послушно подает ручку для поцелуя и говорит:
– Я очень рада знакомству.
Я делаю шаг в сторону и увлекаю генерал-адмирала с собой:
– Бляха, дядюшка, ну ты даешь! Какой «представь»?! Вы ж знакомы, она в Питер приезжала!
– Серьезно? – Платов смотрит на меня с подозрением. – Ты уверен? То-то я думаю, где я ее видел… Ах да! Вспомнил! Это же еще до моего вселения было. Генерал-адмирал приехал на тот прием уже изрядно «нагрузившись» в гвардейском экипаже. «Мама-папа» сказать мог, стоял прямо, но вместо Моретты в воспоминаниях одна белая шляпка с цветочками. Ладно, проехали… Ну так что решил мой венценосный брат по поводу назначения Рукавишникова?
– Дядя, поимей совесть! Я только сегодня с поезда, здесь – с невестой. Ну, я что, сейчас все брошу и начну Александра пытать по поводу Димыча?
– Поимейте совесть… и совесть тут же поимели, – улыбается Платов. – У нас тут вечный бой – покой нам только снится! Ладно… Понимаю, у тебя дополнительная нагрузка появилась. Одного дня тебе на отдых хватит? На фиг ты нам здесь нужен с диагнозом «нервное истощение». Но и ты меня тоже пойми, мне скоро за семь морей отправляться, а здесь бардак на верфях. Толковый задел на будущее даже в проекте отсутствует.
Вот ведь зараза… Не было печали… Раньше делал что хотел, а теперь – что коллеги скажут!
…Утро встречает меня пронзительным визгом. Подпоручик Махаев, в простоте душевной, как обычно, влетел в мою спальню поднимать меня на утреннюю «гимнастику» и ненароком пробудил Моретту. Уснуть мне удалось только часа за два до рассвета (и Моретте, само собой, тоже), так что разбудить меня было весьма проблематично. Чего не скажешь о моей ненаглядной. Видимо, события последних дней сильно потрепали ей нервы, так что спала она, как говорится, вполуха и полглаза. Явление Махаева, которого она спросонья приняла то ли за грабителя, то ли за террориста, произвело на нее неизгладимое впечатление. В результате мне пришлось битых полчаса утешать и успокаивать свою нареченную. Однако привыкайте, ваше высочество. При дворе русского наследника вас еще и не то ожидает…
Рассказывает принцесса Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)
Этот день был, без сомнения, самым лучшим, самым прекрасным днем в ее жизни. Санкт-Петербург, расцвеченный флагами, императорская чета, принявшая ее удивительно ласково, и, конечно же, Ники, который не отходил от нее ни на шаг. Она перезнакомилась со своим новым двором – молодыми фрейлинами, камер– и статс-дамами, которых ей любезно предоставила императрица Мария. Старшая статс-дама, Анна Энгельман, хлопотала и заботилась так трогательно, словно обрела давно потерянную дочь…
…А вечером был прием и бал. Ники, милый Ники, зная, что у нее нет с собой никаких нарядов, списался с братом Вилли и получил все нужные размеры. И на новой родине ее ждал целый великолепный гардероб! Императрица прислала ей изумительный гарнитур – диадему, кольца и серьги – с великолепной бриллиантовой осыпью, и теперь она могла блистать на балу так, как и положено невесте русского наследника.
На балу к ней с поздравлениями подходили родственники Ники. Ей особенно понравился великий князь Сергей, преподнесший очаровательный подарок – платиновый бювар, украшенный uralskimy samotsvetamy, русскими гербами и ее монограммой. Ей так понравился подарок, что она даже хотела уделить Сергею Александровичу вальс, но вдруг заметила, как Ники поморщился и прошептал одному из своих kazak’ов:
– Uznay, kto etogo pidora nadoumil podarky delat’. Zavtra dolojish.
И ответ kazak’а:
– Ne bespokoysia, batushka-gosudar’. Uznaem, kto etogo mujelojtsa sprovоril…
Слова были непонятны, но тон, которым они были произнесены, не оставлял сомнений: Ники очень недоволен. Тогда она попросила Энгельман перевести…
Услышав вопрос, Анна Карловна поперхнулась, покраснела, но, собравшись с духом, все же объяснила ей смысл услышанного. Она ошарашенно посмотрела на старшую статс-даму, запунцовела. «Как странно, – подумалось ей, – ее Ники, ее славный, увлекающийся, романтичный Ники, оказывается таким чопорным, таким нетерпимым к обычным «светским шалостям»… Впрочем, это было к лучшему: она помнила наполненные мукой глаза Доны, когда брат крепко обнимал графа Эйленбурга. «По крайней мере, – решила она, – я буду избавлена от таких неприятных сцен!..»
Потом был гром оркестра, вихрь танца, твердая рука, обнимавшая ее талию. Было искристое шампанское, прекрасное русское вино, похожее на любимый ею рейнвейн, только слаще. Ники сказал, что оно называется Zimljanskoe, и она дала себе слово при первой же возможности послать такого вина милой Доне и любимым сестрам. А потом были покои цесаревича, и прекрасная, волшебная ночь…
…Утро следующего дня было на удивление безобразным. Сначала она ужасно перепугалась, увидев в спальне чужого. Оказалось, что это – один из адъютантов Ники, пришедший звать его на какую-то «русскую гимнастику». Нечуждая спорту, который усиленно внедряла маменька, и знакомая с мюллеровской гимнастикой, она решила посмотреть, чем занимается ее любимый, а может, и самой показать что-нибудь. Ведь недаром ее фрейлины там, в Берлине, говорили, что она удивительно привлекательна, когда в купальном костюме делает упражнения герра Мюллера… Увиденное потрясло ее до глубины души. Оказалось, что в русской гимнастике мужчины просто колотят друг друга. Да еще как колотят! Она чуть не потеряла сознание от ужаса, когда на Ники кинулись рrince Serge и двое kazak’ов. Ей показалось, что ее любимого сейчас просто убьют. В страхе она зажмурилась, но когда открыла глаза, то увидела, что один из kazak’ов лежит на полу, беззвучно открывая рот, второй – сидит, бессмысленно выпучив глаза, а Ники наклонился над Васильчиковым:
– Извини, Сергей, не рассчитал. Рука-то цела?..
Позже, за завтраком, она твердо потребовала от жениха прекратить эти ужасные занятия. К ее изумлению, Ники решительно, хоть и мягко, отказал ей. «Ничего, – подумала она. – После свадьбы, мой милый, мы еще вернемся к этой теме…»
…Не менее ее поразил завтрак. Когда в поезде к завтраку собрались офицеры и ординарцы, она решила: это из-за того, что вагон тесен. То же самое было и во Франции, но то было путешествие. Однако во дворце оказались те же обычаи…