Кое-как, впрочем после долгих усилий, растолкал он Петрушку
и успел посадить его на постель. В это время свечка совершенно потухла. Минут с
десять прошло, покамест господин Голядкин успел найти другую свечу и зажечь ее.
В это время Петрушка успел заснуть сызнова. «Мерзавец ты этакой, негодяй ты
такой! — проговорил господин Голядкин, снова его расталкивая, — встанешь ли ты,
проснешься ли ты?» После получасовых усилий господин Голядкин успел, однако же,
расшевелить совершенно своего служителя и вытащить его из-за перегородки. Тут
только увидел герой наш, что Петрушка был, как говорится, мертвецки пьян и едва
на ногах держался.
— Бездельник ты этакой! — закричал господин Голядкин. —
Разбойник ты этакой! голову ты срезал с меня! Господи, куда же это он письмо-то
сбыл с рук? Ахти, создатель мой, ну, как оно… И зачем я его написал? и нужно
было мне его написать! Расскакался, дуралей, я с амбицией! Туда же полез за
амбицией! Вот тебе и амбиция, подлец ты этакой, вот и амбиция!.. Ну, ты! куда
же ты письмо-то дел, разбойник ты этакой? Кому же ты отдал его?..
— Никому я не отдавал никакого письма; и не было у меня
никакого письма… вот как!
Господин Голядкин ломал руки с отчаяния.
— Слушай ты, Петр…ты послушай, ты слушай меня…
— Слушаю…
— Ты куда ходил? — отвечай…
— Куда ходил… к добрым людям ходил! что мне!
— Ах ты, господи боже мой! Куда сначала ходил? был в
департаменте?.. Ты послушай, Петр; ты, может быть, пьян?
— Я пьян? Вот хоть сейчас с места не сойти, мак-мак-маковой
— вот…
— Нет, нет, это ничего, что ты пьян… Я только так спросил;
это хорошо, что ты пьян; я ничего, Петруша, я ничего… Ты, может быть, только
так позабыл, а все помнишь. Ну-ка вспомни-ка, был ты у Вахрамеева, чиновника, —
был или нет?
— И не был, и чиновника такого не бывало. Вот хоть сейчас…
— Нет, нет, Петр! Нет, Петруша, ведь я ничего. Ведь ты
видишь, что я ничего… Ну, что ж такое! Ну, на дворе холодно, сыро, ну, выпил
человек маленько, ну, и ничего… Я не сержусь. Я сам, брат, выпил сегодня… Ты
признайся, вспомни-ка, брат: был ты у чиновника Вахрамеева?
— Ну, как теперь, вот этак пошло, так, право слово, вот был
же, вот хоть сейчас…
— Ну, хорошо, Петруша, хорошо, что был. Ты видишь, я не
сержусь… Ну, ну, — продолжал наш герой, еще более задабривая своего служителя,
трепля его по плечу и улыбаясь ему, — ну, клюкнул, мерзавец, маленько… на
гривенник, что ли, клюкнул? плут ты этакой! Ну, и ничего; ну, ты видишь, что я
не сержусь… я не сержусь, братец, я не сержусь…
— Нет, я не плут, как хотите-с… К добрым людям только зашел,
а не плут, и плутом никогда не бывал…
— Да нет же, нет, Петруша! ты послушай, Петр: ведь я ничего,
ведь я тебя не ругаю, что плутом называю. Ведь это я в утешение тебе говорю, в
благородном смысле про это говорю. Ведь это значит, Петруша, польстить иному
человеку, как сказать ему, что он петля этакая, продувной малой, что он малой
не промах и никому надуть себя не позволит. Это любит иной человек… Ну, ну,
ничего! ну, скажи же ты мне, Петруша, теперь без утайки, откровенно, как другу…
ну, был ты у чиновника Вахрамеева и адрес он дал тебе?
— И адрес дал, тоже и адрес дал. Хороший чиновник! И барин
твой, говорит, хороший человек, очень хороший, говорит, человек; я, дескать,
скажи, говорит, — кланяйся, говорит, своему барину, благодари и скажи, что я,
дескать, люблю, вот, дескать, как уважаю твоего барина! за то, что, говорит,
ты, барин твой, говорит, Петруша, хороший человек, говорит, и ты, говорит, тоже
хороший человек, Петруша, — вот…
— Ах ты, господи боже мой! А адрес-то, адрес-то, Иуда ты
этакой? — Последние слова господин Голядкин проговорил почти шепотом.
— И адрес… и адрес дал.
— Дал? Ну, где же живет он, Голядкин, чиновник Голядкин,
титулярный советник?
— А Голядкин будет тебе, говорит, в Шестилавочной улице. Вот
как пойдешь, говорит, в Шестилавочную, так направо, на лестницу, в четвертый
этаж. Вот тут тебе, говорит, и будет Голядкин…
— Мошенник ты этакой! — закричал наконец вышедший из
терпения герой наш. — Разбойник ты этакой! да это ведь я; ведь это ты про меня
говоришь. А то другой есть Голядкин; я про другого говорю, мошенник ты этакой!
— Ну, как хотите! что мне! Вы как хотите — вот!..
— А письмо-то, письмо…
— Какое письмо? и не было никакого письма, и не видал я
никакого письма.
— Да куда же ты дел его — шельмец ты такой?!
— Отдал его, отдал письмо. Кланяйся, говорит, благодари;
хороший твой, говорит, барин. Кланяйся, говорит, твоему барину…
— Да кто же это сказал? Это Голядкин сказал?
Петрушка помолчал немного и усмехнулся во весь рот, глядя
прямо в глаза своему барину.
— Слушай, ты, разбойник ты этакой! — начал господин
Голядкин, задыхаясь,теряясь от бешенства, — что ты сделал со мной! Говори ты
мне, что ты сделал со мной! Срезал ты меня, злодей ты такой! Голову с плеч моих
снял, Иуда ты этакой!
— Ну, теперь как хотите! что мне! — сказал решительным тоном
Петрушка, ретируясь за перегородку.
— Пошел сюда, пошел сюда, разбойник ты этакой!..
— И не пойду я к вам теперь, совсем не пойду. Что мне! Я к
добрым людям пойду… А добрые люди живут по честности, добрые люди без фальши
живут и по двое никогда не бывают…
У господина Голядкина и руки и ноги оледенели, и дух
занялся…
— Да-с, — продолжал Петрушка, — их по двое никогда не
бывает, бога и честных людей не обижают…
— Ты бездельник, ты пьян! Ты спи теперь, разбойник ты этакой!
А вот завтра и будет тебе, — едва слышным голосом проговорил господин Голядкин.
Что же касается до Петрушки, то он пробормотал еще что-то; потом слышно было,
как он налег на кровать, так что кровать затрещала, протяжно зевнул, потянулся
и наконец захрапел сном невинности, как говорится. Ни жив ни мертв был господин
Голядкин. Поведение Петрушки, намеки его весьма странные, хотя и отдаленные, на
которые сердиться, следственно, нечего было, тем более что пьяный человек
говорил, и, наконец, весь злокачественный оборот, принимаемый делом, — все это
потрясло до основания Голядкина. «И дернуло меня его распекать среди ночи, —
говорил наш герой, дрожа всем телом от какого-то болезненного ощущения. — И
подсунуло меня с пьяным человеком связаться! Какого толку ждать от пьяного
человека! что ни слово, то врет. На что это, впрочем, он намекал, разбойник он
этакой? Господи боже мой! И зачем я все эти письма писал, я-то, душегубец;
я-то, самоубийца я этакой! Нельзя помолчать! Надо было провраться! Ведь уж
чего! Погибаешь, ветошке подобишься, так ведь нет же, туда же с амбицией,
дескать, честь моя страждет, дескать, честь тебе свою нужно спасать! Самоубийца
я этакой!»