Тяжело опираясь на палку, она побрела в единственную комнату. Бедность, пьянство и болезни – эти три слова как нельзя лучше передавали впечатление от увиденного. Единственной дорогой вещью здесь был телевизор. Обои выцвели и порвались во многих местах, шифоньер с перекошенной дверцей, стол, заваленный упаковками таблеток, и графин с подозрительного вида жидкостью.
– Садитесь, – кивнула женщина, указав на диван. В углу незастеленная постель, ворох грязного белья.
Женщина показалась мне старой, лет семидесяти, я сомневалась, что это мать Виолы. Вряд ли папу могла заинтересовать подобная особа. Хотя двадцать шесть лет назад она наверняка выглядела привлекательнее. Болезни и выпивка никого не красят.
– Беда, – сказала женщина, опускаясь в кресло. – У меня смолоду зрение плохое, а тут со дня на день совсем ослепнешь. Операцию надо делать, а я боюсь. Будет ли толк? Да и сердце слабое. Деньги-то не нашли?
– Деньги? – переспросила я, не очень понимая, что она имеет в виду.
– Ну да. Я же говорила, у дочки были деньги. Должны быть… жила она шоколадно. Все по заграницам, разодетая, как фифа. Не все, чай, спустила, чего-нибудь да осталось.
«Значит, это все-таки мать Виолы, – с тоской подумала я. – Неудивительно, что девушка предпочла сюда не возвращаться».
– Деньги не нашли, – ответил Алекс. – Нам придется задать вам вопросы, на которые вы уже не раз отвечали… заранее приношу извинения.
– Задавайте, дел у меня не то чтобы много, могу и с вами посидеть. – Алекс выразительно взглянул на меня, а я попыталась собраться с мыслями. Невозможно вот так в лоб спросить: от кого вы родили ребенка?
– Когда вы в последний раз видели дочь? – неуверенно начала я.
– В августе прошлого года. Я все подробно вашим рассказывала… Явилась она в начале августа, числа не помню. Привезла подарки, денег дала… ночевать осталась, хоть и ворчала, не по нраву ей моя квартира. Утром в клинику меня отвезла, в областной центр. Сказала, что операцию оплатит. А я ложиться боялась, ну, мы по дороге поскандалили. Она уехала, и я ее больше не видела. Хотя звонила она примерно раз в неделю, все на операции настаивала.
– Вы знали, где она живет?
– Думала, опять за границу укатила. Потом ваши сказали, неподалеку она была. Конечно, зачем у матери жить, лучше в чужих людях… Дом снимала, деньги, видно, бешеные… Ей на месте никогда не сиделось, в семнадцать лет упорхнула из дома. Я-то думала, будет мне на старости лет поддержка, а она за все эти годы и была-то у меня всего ничего. Приедет и нос воротит, все ей не так да не эдак. Наверное, есть в этом моя вина. Очень я ее разбаловала. Жила она точно принцесса. Имя ей дала Виола, чтоб, значит, не такое, как у всех. Вот тут по телевизору говорили, имя на человека влияет. Может, назови я ее как попроще, и она бы другой стала. Ей хотелось быть лучше всех, и чтоб одеваться, и чтоб машина была, чтоб мужики вокруг вертелись. Ну и то надо сказать, выросла красавицей. А у нас здесь что? Лет с четырнадцати только от нее и слышала, вырасту, уеду из этого города, не нравился он ей… С другой стороны, что тут хорошего? В семнадцать лет подалась в Москву, художницей мечтала стать, она всегда рисовала хорошо, у нас здесь школа художественная, я ее туда в восемь лет и отвела. Укатила, значит, в Москву, но ее в институт не взяли. Разобиделась, но все равно решила в Москве остаться. Еле уговорила ее в архитектурный поступать. Она полтора года отучилась, а потом за границу уехала, в Испанию. Мне сказала, по обмену едет, учиться. Домой заглянула только через год. После заграницы ей здесь все опричь души. Тогда мы с ней в первый раз поскандалили. Я ведь сразу поняла, врет она все про свою заграничную жизнь. Уж больно шмотки шикарные. Откуда студентке на них деньги взять? Я и спросила прямо: ты чем там на жизнь зарабатываешь, на панели стоишь? Ну, она в крик, и такая я, и сякая. Вещички в чемодан покидала и в тот же день уехала. Потом, правда, позвонила. Вроде помирились, но на душе у меня кошки скребли, потому что поняла: она так орала, оттого что я правду сказала. Может, проституткой она и не была, но жила точно за счет мужиков. Сама мне потом призналась, был у нее какой-то старый хрен, а она у него на содержании.
– Его имя она вам назвала?
– Нет. Думаю, потому что не один он у нее был. Сначала она мне говорила, живет с мужчиной, он ей помогает… ну, я и брякни: приезжайте в гости, познакомишь с женихом, дочка только рассмеялась: «Куда его везти, в нашу хрущобу?» Небось сказок ему нарассказывала… она любила небылицы плести. Отец у нее то генерал, то бизнесмен… А я и предложи: давай я сама к тебе приеду? Она про билеты болтать начала, мол, дорого, и жить мне будет негде. Ясно стало, не хочет дочка, чтоб я видела ее житье-бытье, и меня показывать своему хахалю стесняется. Недели через две звоню, она в слезах. Избил он ее, приревновал вроде… Домой собиралась, видно, приперло, но потом успокоилась, мне сказала: помирились. А когда я ей опять позвонила, в трубке голос мужской слышала, но не тот, что раньше. Вот и решила тогда, что все мои догадки – чистая правда. То с одним живет, то с другим. Не тому я ее учила. Вы на меня не смотрите, это я сейчас чучело чучелом… болезни и прочее. Я ведь красавица была, на работе меня уважали. Вон фотография на полке стоит, мы с дочкой. Ей здесь тринадцать. Настоящая принцесса… – Женщина беззвучно плакала, вытирая глаза рукавом, а я подошла к книжной полке и взяла в руки фотографию. Волосы у Виолы оказались темные, заплетены в косу. Наивный детский взгляд. Когда мне было тринадцать, я волосы остригла. Пошла в парикмахерскую, ничего не сказав маме. Вернувшись с работы и увидев меня с новой прической, мама расплакалась, а папа сказал, что я стала еще красивее…
Женщина рядом с Виолой мало похожа на хозяйку квартиры. Темное платье, нитка жемчуга на шее, аккуратная прическа. Фотографию делали в студии, мать и дочь сидели, прижавшись друг к другу. Они не были похожи, но кое-что их роднило: любовь, которая читалась в глазах, нежность… Они держались за руки и выглядели абсолютно счастливыми… «Куда же все исчезло?» – с печалью подумала я, возвращая фотографию на полку.
– Ну а потом и вовсе стало скверно, – продолжила свой рассказ мать Виолы. – Я даже не знала толком, где она живет. То вроде в Испании, то на юге Франции, то вдруг в Италии. И все у нее дела какие-то, а что за дела… я на мобильный ей звонила, потом она номер сменила, новый не дала, говорит, сама позвоню. Я уже и не знала, что думать. А когда в последний раз уезжала, и вовсе напугала: если, говорит, меня спрашивать кто будет, так ты ничего не знаешь. А я и так про нее ничего не знала. А душа-то болела… выпьешь немного, вроде полегче… Не осуждайте меня, – покачала она головой. – Помру, и похоронить меня будет некому. Если только соседи… Да и соседей-то прежних не осталось, разъехались все. Зароют, как собаку, и могила крапивой зарастет…
– А ваш муж? – решилась спросить я.
– Не было у меня мужа. Всю жизнь одна. Красавица и не дура вроде, а не сложилось. Мужиков по молодости много, а замуж никто не взял, наверное, с ними построже надо быть, а я всех баловала, как свою дочку… И сготовлю, и обстираю, чуть ли не в постель жратву-то подавала. А они походят, походят, а потом возьмут да и женятся на подруге, а та неумеха, ни кожи, ни рожи, и в мозгах ветер свищет.