Она сама позвала меня к себе в первый раз. Я понимал и
тогда, что она, может быть, рассчитывала иногда кой о чем у меня выведать. О,
тогда многие могли выведать от меня очень многое! «Но что ж из того, — думал я,
— ведь не для этого одного она меня у себя принимает»; одним словом, я даже был
рад, что мог быть ей полезным и… и когда я сидел с ней, мне всегда казалось про
себя, что это сестра моя сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы
еще ни разу с ней не говорили, ни словом, ни даже намеком, как будто его и не
было вовсе. Сидя у ней, мне казалось как-то совсем и немыслимым заговорить про
это, и, право, глядя на нее, мне приходила иногда в голову нелепая мысль: что
она, может быть, и не знает совсем про это родство, — до того она так держала
себя со мной.
III
Войдя, я вдруг застал у ней Лизу. Меня это почти поразило.
Мне очень хорошо было известно, что они и прежде виделись; произошло это у
«грудного ребенка». Об этой фантазии гордой и стыдливой Анны Андреевны увидать
этого ребенка и о встрече там с Лизой я, может быть, потом расскажу, если будет
место; но все же я никак не ожидал, чтоб Анна Андреевна когда-нибудь пригласила
Лизу к себе. Это меня приятно поразило. Не подав виду, разумеется, я,
поздоровавшись с Анной Андреевной и горячо пожав руку Лизе, уселся подле нее.
Обе занимались делом: на столе и на коленях у них лежало дорогое выездное
платье Анны Андреевны, но старое, то есть три раза надеванное и которое она
желала как-нибудь переделать. Лиза была большая «мастерица» на этот счет и со
вкусом, а потому и происходил торжественный совет «мудрых женщин». Я вспомнил
Версилова и рассмеялся; да и весь я был в сияющем расположении духа.
— Вы очень сегодня веселы, и это очень приятно, — промолвила
Анна Андреевна, важно и раздельно выговаривая слова. Голос ее был густой и
звучный контральт, но она всегда произносила спокойно и тихо, всегда несколько
опустив свои длинные ресницы и с чуть-чуть мелькавшей улыбкой на ее бледном
лице.
— Лиза знает, как я неприятен, когда невесел, — ответил я
весело.
— Может быть, и Анна Андреевна про то знает, — кольнула меня
шаловливая Лиза. Милая! Если б я знал, что тогда было у нее на душе!
— Что вы теперь делаете? — спросила Анна Андреевна. (Замечу,
что она именно даже просила меня побывать к ней сегодня.)
— Я теперь здесь сижу и спрашиваю себя: почему мне всегда
приятнее вас находить за книгой, чем за рукодельем? Нет, право, рукоделье к вам
почему-то нейдет. В этом смысле я в Андрея Петровича.
— Все еще не решили поступить в университет?
— Я слишком благодарен, что вы не забываете наших
разговоров: это значит, что вы обо мне иногда думаете; но… насчет университета
я еще не составил понятия, притом же у меня свои цели.
— То есть у него свой секрет, — заметила Лиза.
— Оставь шутки, Лиза. Один умный человек выразился на днях,
что во всем этом прогрессивном движении нашем за последние двадцать лет мы
прежде всего доказали, что грязно необразованны. Тут, конечно, и про наших университетских
было сказано.
— Ну, верно, папа сказал; ты ужасно часто повторяешь его
мысли, — заметила Лиза.
— Лиза, точно ты не предполагаешь во мне собственного ума.
— В наше время полезно вслушиваться в слова умных людей и
запоминать их, — слегка заступилась за меня Анна Андреевна.
— Именно, Анна Андреевна, — подхватил я с жаром. — Кто не
мыслит о настоящей минуте России, тот не гражданин! Я смотрю на Россию, может быть,
с странной точки: мы пережили татарское нашествие, потом двухвековое рабство и
уж конечно потому, что то и другое нам пришлось по вкусу. Теперь дана свобода,
и надо свободу перенести: сумеем ли? Так же ли по вкусу нам свобода окажется? —
вот вопрос.
Лиза быстро взглянула на Анну Андреевну, а та тотчас
потупилась и начала что-то искать около себя; я видел, что Лиза изо всей силы
крепилась, но вдруг как-то нечаянно наши взгляды встретились, и она прыснула со
смеху; я вспыхнул:
— Лиза, ты непостижима!
— Прости меня! — сказала она вдруг, перестав смеяться и
почти с грустью. — У меня бог знает что в голове…
И точно слезы задрожали вдруг в ее голосе. Мне стало ужасно
стыдно: я взял ее руку и крепко поцеловал.
— Вы очень добрый, — мягко заметила мне Анна Андреевна,
увидав, что я целую руку Лизы.
— Я пуще всего рад тому, Лиза, что на этот раз встречаю тебя
смеющуюся, — сказал я. — Верите ли, Анна Андреевна: в последние дни она каждый
раз встречала меня каким-то странным взглядом, а во взгляде как бы вопросом:
«Что, не узнал ли чего? Все ли благополучно?» Право, с нею что-то в этом роде.
Анна Андреевна медленно и зорко на нее поглядела, Лиза
потупилась. Я, впрочем, очень хорошо видел, что они обе гораздо более и ближе
знакомы, чем мог я предположить, входя давеча; эта мысль была мне приятна.
— Вы сказали сейчас, что я добрый; вы не поверите, как я
весь изменяюсь у вас к лучшему и как мне приятно быть у вас, Анна Андреевна, —
сказал я с чувством.
— А я очень рада, что вы именно теперь так говорите, — с
значением ответила она мне. Я должен сказать, что она никогда не заговаривала
со мной о моей беспорядочной жизни и об омуте, в который я окунулся, хотя, я
знал это, она обо всем этом не только знала, но даже стороной расспрашивала.
Так что теперь это было вроде первого намека, и — сердце мое еще более
повернулось к ней.
— Что наш больной? — спросил я.
— О, ему гораздо легче: он ходит, и вчера и сегодня ездил
кататься. А разве вы и сегодня не заходили к нему? Он вас очень ждет.
— Я виноват пред ним, но теперь вы его навещаете и меня
вполне заменили: он — большой изменник и меня на вас променял.
Она сделала очень серьезную мину, так как очень может быть,
что шутка моя была тривиальна.
— Я был давеча у князя Сергея Петровича, — забормотал я, — и
я… Кстати, Лиза, ты ведь заходила давеча к Дарье Онисимовне?
— Да, была, — как-то коротко ответила она, не подымая
головы. — Да ведь ты, кажется, каждый день ходишь к больному князю? — спросила она
как-то вдруг, чтобы что-нибудь сказать, может быть.
— Да, я к нему хожу, да только не дохожу, — усмехнулся я. —
Я вхожу и поворачиваю налево.
— Даже князь заметил, что вы очень часто заходите к Катерине
Николаевне. Он вчера говорил и смеялся, — сказала Анна Андреевна.
— Чему же, чему же смеялся?
— Он шутил, вы знаете. Он говорил, что, напротив, молодая и
прекрасная женщина на молодого человека в вашем возрасте всегда производит лишь
впечатление негодования и гнева… — засмеялась вдруг Анна Андреевна.