— Скажите, здесь можно подключиться к «Мобил-бухта»? — спросил я у служащей.
— К сожалению, нет. Все сим-карты распроданы, а поступление новых ожидается только на следующей неделе, — вежливо ответила девушка. — И то неизвестно, привезут их или нет.
— А вообще могу ли я подключить свой телефон хоть к чему-нибудь, чтобы можно было позвонить в Ростов?
— К сожалению, нет… У нас закончились сим-карты ВСЕХ связей.
— Дурдом какой-то! — в сердцах бросил я, выскакивая из салона.
— Не дурдом, а черто… — донеслось мне вслед.
Я развернулся.
— Что вы сказали? Повторите последнее слово.
— Я ничего не говорила, — изумилась девушка в желтой кепке. — Вам послышалось.
— Ну-ну, — протянул я и вышел.
Получается, что я не могу позвонить в другой город, и вообще этот городишко отрезан от всего мира? Ни почта не работает, ни пункт междугородных разговоров, с мобильника тоже позвонить невозможно…
Я прислонился спиной к шершавой пальме. У меня не получалось сосредоточиться на какой-то одной мысли, и поэтому я думал обо всем сразу и ни о чем конкретном.
Мне кто-нибудь может сказать, куда я попал?
Зачем меня хотела сбить машина, или это просто совпадение?
В задумчивости я вернулся в лагерь.
— О, Владик! — воскликнула Настя. Она поливала огурцы, в которые вчера чуть не упала. — А я как раз тебя жду.
— Да?
— Мы тут собираемся в лес за грибами и ягодами. Хочешь с нами? — Глаза Насти были настолько добрыми, что я растерялся и согласился. — Отлично! Женя тоже пойдет.
— Настя?
— А?
— Скажи, а почему, кроме тебя, тут больше никого нет? Где повара, садовники, уборщики — кто-нибудь!
По лицу девушки пробежала тень.
— Я не одна. Они все есть. Вы их просто не видите.
И я схитрил:
— Пожалуйста, проводи меня на кухню, хочу у повара хлеба попросить. Тут неподалеку тетка с обезьяной ходит, я ей хлеба дам.
— Кому? Тетке?
— Обезьяне.
Я чуть не рассмеялся. Ну и глупость я брякнул и про тетку, и про обезьяну, и про хлеб. Как будто обезьяну голодом морят, и спасти ее могу только я, и только хлебом…
— Ты знаешь… Инна Павловна — наш повар отпросилась, там у нее похороны, то ли дядю хоронят, то ли тетю. Так что я тебе сама хлеба принесу.
— Да ладно, не надо, тетка с обезьяной, наверное, уже ушла…
— Ну, как знаешь. — Настя снова взялась за огурцы. — В лес уходим через полчаса. Не забудь взять мазь от комаров, этих кровопийц там навалом.
— Хорошо…
Часть вторая. Лесная история
Глава I
Или ты убьешь, или сам умрешь
Пахло жареным мясом.
Рядом со мной валялась окровавленная заячья шкурка. От нее несло свежей кровью. Еще два часа назад заяц бегал по лесу, а теперь животное было нанизано на толстую ветку и жарилось над костром.
Женька вертел палку, равномерно прожаривая тушку. С нее уже не капала кровь в огонь и не шипела, как это было в начале жарения.
Точно так же моя кровь сочилась в том сне, где я стоял в красной комнате без окон и дверей.
— Убери ее подальше от меня, — сказал я, бросив выразительный взгляд на окровавленную шкуру, — ведь это ты положил ее сюда.
— Вот встань и убери, — донеслось мне в ответ. — Мне она не мешает. Жрать зайчатину все мастера, а отходы убирать не хочется никому. Ну и что, что я ее сюда положил? Я здесь столько всего делаю, что ты мог бы и промолчать. Ты, можно сказать, благодаря мне живешь! Вот так-то!
Я пожал плечами и спорить не стал. В последнее время между нами все чаще и чаще возникали споры. Мы с Женькой всегда напряжены. Наши нервы натянуты как струны, звенят, могут порваться в любой момент, и тогда…
— Ну? Расхотелось отходы убирать? — усмехнулся он, внимательно следя за процессом жарения.
Отходы… На душе было гадко.
Но что делать? Есть хочется всем. В таких условиях выживает сильнейший, тот, кто может на время затолкать свою брезгливость куда-нибудь далеко-далеко.
Когда человек хочет выжить, он идет на все. Вон, Любка рассказывала, что книгу читала про моряков, потерпевших кораблекрушение, которые стали есть друг друга, чтобы выжить.
Я поджал под себя ноги. Меня знобило. Я бы, наверное, не смог съесть человека. Хотя кто знает… Рыба захочет жить — дышать на суше научится. Хм…
— Ну что? Все, шкура не мешает? — ехидно осведомился Женька, тыкая палочкой в тушку — прожарилась ли?
Я молчал, а Женя вот уже два раза цеплялся за мою фразу.
— Мешает.
— Так в чем проблема? Вон лопата, — указал он на самодельную лопату, которая напоминала палку-копалку первобытного человека. Впрочем, самой что ни на есть палкой-копалкой эта штука и была. Попав в такие условия, мы с другом вспомнили уроки истории, если точнее — историю Древнего мира, и сделали палки-копалки.
Я поднялся с большого холодного камня, который высосал из меня все тепло, взял в руки окровавленную шкурку, палку-копалку и пошел к выходу из пещеры.
— Смотри, аккуратно там, — забеспокоился Женька, — долго не задерживайся.
— Постараюсь… Жень, не могу я смотреть на этого зайца, хоть убей меня, — сказал я, словно оправдываясь. — Каждое мертвое тело должно быть предано земле. Или шкура…
— Ну, вперед, если у тебя не в порядке с головой, иди из пещеры и предай ее земле! — пожал плечами Женька. — Я до рассвета отсюда не выйду, мне жизнь дорога. И ты мог бы потерпеть — утром закопал бы эти отходы.
— И всю ночь ночевать с… этим? А вдруг они учуют запах крови?
— Да, ты прав, — легко согласился парень, — тогда и кишки захвати. Надо же, какие длинные. Интересно, сколько в них метров?
Я вышел из пещеры и сразу как будто очутился в другом мире. В пещере было светло за счет костра, тепло благодаря ему же и… безопасно. Снова благодаря костру. Эти мерзкие твари боялись огня, солнца, всего, что выделяет тепло и свет, только так можно было от них спастись. Еще они боялись просто дня. Дня как такового.
Здесь, за пределами пещеры, царил поздний вечер. Звезды украшали начинающее чернеть небо, луна среди неба и звезд выглядела величественно и красиво. Сюда бы художника… Я знал, что эта красота мнимая. Ночная жизнь таит в себе много опасностей.
Вдохнув полные легкие свежего воздуха, я отошел на два метра от пещеры (сюда еще доставали отсветы огня) и принялся копать самодельной лопатой яму для останков зайца. Да, забыл сказать — я хоронил не только шкуру, но еще и голову. Голова висела на клочке шкуры, длинные уши были мягкие и гладкие. Остекленевшие глаза зайца смотрели на меня, в них читался ужас.