Час Самайна - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Пономаренко cтр.№ 29

Женя, отпросившись с работы, вернулась домой рано, рассчитывая вечером сходить с Яшей в какой-нибудь неприметный ресторан. Однако Блюмкин не захотел никуда идти и дал Жене денег, чтобы она купила продукты на ужин.

День взаперти подействовал на него угнетающе, а выпитая за ужином бутылка водки не принесла успокоения. Яков то и дело «срывался» на Жене, словно она была виновата в том, что он сидит здесь, словно зверь в норе. Женя обиделась, замолчала и принялась раскладывать пасьянс «Пиковая Дама», задумав, что если он получится с первого раза, то у нее с Яшей все будет хорошо.

Полураздетый Яков лежал на постели и хандрил. Ему было душно и тоскливо в добровольном заточении в этой маленькой комнатушке с глухим окошком. Энергия его требовала выхода, он напоминал скакуна, который застоялся в конюшне. Блюмкин смотрел на Женю, такую хрупкую, задумчивую, очень домашнюю и близкую, поглощенную раскладыванием карт на столе, и сравнивал ее с Лидой — внешне более эффектной, прямолинейной, бескомпромиссной.

В том, что Лида его любила, Яков не сомневался. Но ведь переступила через любовь, даже не намекнула, чем должна закончиться встреча на кладбище! Если бы не удача, наверное, сидела бы сейчас возле его тела и лила слезы в три ручья. Интересно, чем она занимается? Мучается угрызениями совести, что чуть не помогла убить любимого, или принимает активное участие в его поиске, чтобы довести начатое ночью до конца? И то, и другое было бы вполне в ее характере. Трудно отдать предпочтение чему-то одному.

Женя, говорил ему внутренний голос, не такая. Она сделала бы все, чтобы спасти любимого, переступила бы через свои убеждения, через мнение других, через высокие цели. На нее можно опереться, с ней очень хорошо в постели, она заботливая и хозяйственная. Такая может стать прекрасной женой… но она не еврейка.

Блюмкину стало скучно, он поднялся, смахнул карты со стола и, нетерпеливо стягивая с Жени одежду, увлек ее на кровать.

— Рано. Хозяйка… — прошептала Женя, уступая жарким губам и рукам Якова.

— Дверь на запоре… — сдерживая дыхание, успокоил он и навалился на нее всем своим сильным телом.

На следующий день Блюмкин решил выйти из дому. Предварительно через окно изучил обстановку на улице. Все спокойно. Светило яркое летнее солнце, давило жарой и духотой, вызывая тоску по прошедшему неделю назад дождю. Воздух был напоен зноем, пылью, потом и вонью конских яблок. Редкие прохожие — хмурый ремесленник с деревянным ящиком для инструментов, круглолицая толстая баба с испитым лицом, несмотря на жару закутанная в цветной шерстяной платок, девчонка-молочница с плутоватым взглядом голубых глаз в простеньком легком платьице, пьяный инвалид солдат на костылях и с гармошкой за плечом, — очумевшие от жары брели по грязной улице, словно спеша спрятаться от солнца и от взгляда Якова.

Блюмкин, внутренне напряженный, в расстегнутом пиджаке, чтобы иметь доступ к револьверу, по привычке заткнутому за пояс, вышел на улицу. У него на этот день заранее было намечено несколько встреч. Недавнее покушение при свете дня выглядело каким-то несерьезным.

«Возможно, это отсебятина со стороны Арабаджи, с которым давно уже не складывались отношения. Вот только присутствие Лиды настораживает. Что это было: фанатизм революционерки или ревность женщины? Но разве я давал повод для этого? — подумал Блюмкин. — О существовании Жени она не знает, иначе эсеровские боевики были бы уже здесь. Правда, было несколько случаев с другими, о чем до нее могли дойти слухи. Хотя бы красавица Ребекка из Чернобыля или Улита из Житомира…»

Дневная жара действовала одуряюще, но он не прятался от солнца, заставляя себя не думать о нем, не замечать, словно вызвав на поединок «кто кого» и держа тело в расслабленнотревожном состоянии. Он был молод, силен, умен, хитер, вынослив и хотел покорить мир. Он любил женщин, деньги, власть и, не сомневаясь в успехе, уже начал восхождение на вершину. Он был рад, что живет в это время, очень опасное и одновременно привлекательное безграничными перспективами для людей предприимчивых, энергичных, лишенных сомнений, морали и привязанностей.

Что ожидало бедного еврейского паренька, отучившегося в Талмуд-Торе и Техническом училище, в то, старое время, когда незыблемым казался царский трон? Ничего хорошего: работа за гроши до седьмого пота! Поначалу ему захотелось славы, и он стал писать и печатать стихи. Но это был слишком долгий и тернистый путь, надо еще уметь прогибаться, а он этого не хотел и не умел. Яков желал независимости, но независимость стоила больших денег, и он стал «делать» деньги, подделывая «белые билеты», дающие освобождение от армии. И чуть было не попался! Чудом удалось уйти от суда и тюрьмы. Наступало новое время, и он его почувствовал, связал свою судьбу с социалистами-революционерами и отправился от них агитатором в далекий Симбирск.

За что он ни брался, ему во всем сопутствовал успех, и Блюмкин был уверен в безграничности своих сил. Вот только левые эсеры отжили свое, в их деятельности было слишком много от прошлого, много априорий, которые не выдержали испытание временем, но от которых эсеры не хотели отказаться, напоминая язычников с их идолами. Он попытался их спасти, вдохнуть новое в их деятельность, но они не поняли этого и решили его уничтожить. Если это так, то он с ними расстанется, и это будет не бегство с тонущего корабля, а вынужденная мера самосохранения.

Яков прошел Полицейский садик, взял извозчика на Большой Васильковской, возле костела Святого Николая, и направился на Европейскую площадь. Двуколка тарахтела по давно не ремонтированной из-за частых смен власти мостовой. Большинство лавочек были закрыты глухими ставнями.

«Удержатся ли здесь большевики надолго? Хотелось бы, хотя особой поддержки у населения они не имеют. Перебои с питанием, дневная норма обеспечения хлебом упала до фунта, народ ропщет. Многие лавки закрыты, из-за постоянных облав на рынок ходят с оглядкой, по той же причине селяне боятся везти в город продовольствие. А товарищ Раковский устанавливает памятники деятелям революции — Ленину, Троцкому, Свердлову. Впрочем, не забыл он и о Марксе с Энгельсом, — неодобрительно думал Блюмкин. — Очень много болтовни и недостаточно действенных мер».

Двуколка въехала на Крещатик, проехала мимо Бессарабского рынка, цирка. Везде царило запустение. Обычно многолюдная, нарядная улица была почти пустынная и серая, словно припавшая пылью. Среди прохожих были преимущественно люди в солдатских шинелях.

Бывшая Думская площадь оказалась гораздо оживленнее. Здесь стояла серая масса людей, местами пестревшая красным кумачом: красные повязки и платки, плакаты с лозунгами, флаги. Видно, собирался очередной митинг.

Блюмкин вышел напротив бывшего дома Гинзбурга, самого нарядного в городе, впечатляющего великолепием своих восьми этажей, украшенных художественной лепкой и множеством изящных балкончиков. Сейчас его красота была до неприличия броской, выделяющейся, напоминающей о буржуазии, пока еще существующей, затаившейся.

Встреча у Якова была назначена гораздо дальше, на Европейской площади, но он решил пройтись пешком, осмотреться: а вдруг его ждет засада «друзей», которые решили закончить начатое ночью дело при свете дня? Обычно для встреч Блюмкин выбирал места, где была возможность осмотреться, заметить опасность издалека, хотя он уже не был в подполье — в противовес многим товарищам по партии эсеров.