Я решил, что лучше побеседовать там, где полно знакомых, чтобы не было возможности поддаться эмоциям и взаимным обвинениям. Сначала именно так все и шло. За соседними столиками сидели Хильми с молодой женой Неслихан, кораблестроитель Гювен с семьей, Тайфун с женой, а дальше — большое семейство Иешим. Хельми с женой подошли к нам сказать, как они рады нас видеть.
Мы пили вино турецкой марки «Якут» и ели легкие закуски, а Сибель рассказывала о Франции, о тамошних друзьях Нурджихан и о том, как красив Париж на Рождество.
— А что с твоими родителями? — спросил я её.
— Все хорошо, — ответила Сибель. — Они пока ничего не знают.
— Давай не будем никому говорить...
— Я не говорю... — тихо произнесла Сибель и вопрошающе посмотрела на меня, будто по-прежнему не могла избавиться от сомнения: «А что теперь будет с нами?»
Решив сменить тему разговора, я сказал, что мой отец с каждым днем все больше отдаляется от жизни. Как сообщила, в свою очередь, Сибель, у её матери появилась привычка перешивать старую одежду и хранить старые вещи. Моя же, наоборот, отправляла их в другую квартиру. Но эта тема была опасной, и мы замолчали. Замечая взгляды Сибель, я понимал, что заговорил обо всем этом, лишь бы не молчать. К тому же, раз я избегал главной темы, ничего нового сообщить ей не мог.
— Вижу, ты уже привык к своей болезни, — решилась перейти к главному Сибель.
— В смысле?
— Уже много месяцев мы ждем, пока ты поправишься, пока пройдет твоя болезнь. Я так долго терпела, и мне очень грустно видеть, что тебе не только не становится лучше, но ты даже свыкся с ней. В Париже я молилась, чтобы ты поскорее поправился...
— Я не болен, — возразил я. Показав глазами на шумных и веселых посетителей «Фойе», добавил: — Эти люди, конечно, решили что я заболел... Но не хочу, чтобы ты считала меня больным.
— Разве мы вместе, у меня на даче, не решили, что это — недуг? — спросила Сибель.
— Решили.
— А что же теперь произошло? Как можно бросать невесту перед свадьбой?!
— То есть?
— С какой-то продавщицей...
— Зачем ты все смешиваешь... — её слова подогревали во мне возмущение: — Это никак не связано с тем, продавщица она или нет, с бедностью или богатством...
— Вот именно связано, — решительно сказала Сибель. Видно было, что этот вывод дался ей нелегко, после долгих размышлений: — Ты так быстро добился её расположения только потому, что она бедная, но жадная до жизни... Если бы она не была продавщицей, ты бы, может, не стеснялся её и женился бы на ней... Именно это причиняет тебе боль... То, что ты не можешь на ней жениться, не можешь поступать открыто и смело.
Я рассердился на Сибель, полагая, что она хочет обидеть меня своими резкими словами. А еще потому, что понимал: в них и скрыта правда.
— Знаешь, милый... Когда такой, как ты, человек совершает странные поступки из-за обычной продавщицы, переезжает жить в гостиницу, это вызывает недоумение. Если ты все же хочешь исцелиться, вернуться к нормальной жизни, признайся себе во всем.
— Ты не совсем права, считая, что я так уж влюблен в ту девушку... Но мне хочется возразить: разве нельзя влюбиться в кого-то беднее себя? Разве не бывает любви между богатыми и бедными?
— В наше время любовь — это искусство быть парой. — Сибель решила не скрывать тех выводов, к которым пришла после долгих размышлений. — Ты где-нибудь, кроме турецких мелодрам, видел, чтобы богатая девушка влюбилась только за внешность, скажем, в привратника Ахмеда-эфенди или в строителя Хасана и вышла бы за него замуж?
Метрдотель «Фойе» Сади приближался к нам, всем своим видом демонстрируя, как он счастлив нас видеть, но, заметив нашу оживленную беседу, остановился. Я сделал ему знак, чтобы он подошел позже, и, повернувшись к Сибель, внезапно сказал:
— Я верю в турецкие мелодрамы.
— Кемаль, за несколько лет ты ни разу не бывал на турецкой картине. Ты даже с друзьями, ради компании, в летние кинотеатры не ходишь.
— Поверь мне, жизнь в гостинице «Фатих» похожа на турецкую мелодраму, — ответил я. — Если ночью мне не спится, я брожу по пустынным улочкам. От этого мне легче.
— Сначала я решила, что вся эта история с продавщицей — влияние Заима, — решительно продолжала Сибель. — Думала, что тебе перед свадьбой не хватает свободы, как у него — с танцовщицами, официантками, немецкими манекенщицами, эдакой dolce vita. С Заимом мы это обсуждали. А сейчас понимаю, проблема в твоем комплексе: ты осознаешь себя богатым человеком в бедной стране. (Слово «комплекс» в те времена было очень модным.) Конечно, эта проблема гораздо глубже страсти к продавщице.
— Наверное, так и есть... — согласился я.
— В Европе у состоятельных людей принято вести себя так, будто ты не богат... Это цивилизованные люди. Мне кажется, быть образованным и цивилизованным человеком означает не только вести себя уважительно и на равных по отношению к представителю своего круга, но и ко всем людям. Тогда никто не чувствует себя лучше или хуже кого-то.
— Хм-м... А ты не напрасно училась в Сорбонне, — усмехнулся я. — Давай уже рыбу заказывать!
Подошел Сади, мы спросили у него, как дела («слава Всевышнему, хорошо!»), что нового («да ничего нового, Кемаль-бей, мы же все здесь точно одна семья, каждый вечер одни и те же лица!»), все ли в порядке в ресторане («из-за этих террористов нормальным людям на улицу не выйти!») и кто сейчас в нем бывает («так почти все вернулись с Улудага!»). Сади я знал с детства, еще до открытия «Фойе», когда он работал в старом ресторане Абдуллаха-эфенди в Бейоглу. Море он впервые в жизни увидел тридцать лет назад, когда девятнадцатилетним приехал в Стамбул, а от старых греков-трактирщиков и знаменитых греческих официантов в скором времени научился тонкостям выбора и приготовления рыбы в дорогих ресторанах. Он положил на поднос и показал нам барабулек, большого луфаря и окуня, которых утром самолично выбрал на рыбном рынке. Мы понюхали рыбу, убедились, что глаза у неё не мутные, а жабры алые, значит, она свежая. Потом обсудили то, что Мраморное море постепенно засоряют. Сади рассказал, что каждый день специальная цистерна привозит воду в «Фойе», чтобы ресторан не страдал от неудобств. От перебоев с электричеством генератор еще не купили, но когда вечерами внезапно гас свет, а в темноте зажигали свечи и газовые лампы, клиентам тоже нравилось. На этом Сади долил нам вина и ушел.
— Помнишь того рыбака с сыном, которых мы подслушивали у тебя на даче? — мыслями я вернулся в недавнее прошлое. — Когда ты уехала в Париж, они почти сразу перестали появляться. Тогда мне стало в доме еще холодней и невыносимо одиноко. Я не выдержал.
Сибель явно заинтересовало извинение, звучавшее в моих словах. Чтобы окончательно сменить тему, я сказал, что часто вспоминал рыбака с сыном:
— Они, наверное, ловили пиламиду и луфаря. (При этом мне вспомнились жемчужные серьги, подаренные отцом.)