На первом этаже располагался маленький ресторан, и когда я спустился в него, увидел, что его зал, украшенный бархатными занавесками, как нельзя лучше подходит для маленького сюрприза, который я подготовил Фюсун. Она, словно в дорогой гостинице конца ХIХ века, на каком-нибудь престижном морском курорте в Европе, спустилась на ужин в ярко-красном платье: подправила макияж, подкрасила губы светло-розовой помадой, брызнула несколько капель подаренной мной туалетной воды «Le soleil noir», бутылочку от которой я потом сохранил в моем музее счастья. Яркий цвет платья подчеркивал её красоту и блеск каштановых волос. Любопытные мальчишки и похотливые отцы семейств, которые возвращались с заработков из Германии, при её появлении мгновенно замолчали и уставились на неё.
— Доченька, тебе так идет это платье! — сказала тетя. — Будет отлично в Париже. Но в дороге каждый вечер его не надевай.
Тетя Несибе посмотрела на меня, ища моей поддержки, но я не смог найти слова поддержки. Не только потому, что я сам хотел, чтобы Фюсун каждый вечер была в этом платье, которое делало столь неотразимой... Я вдруг почувствовал, счастье — совсем близко, но получить его невероятно трудно. Мне стало страшно, и слова не шли. По взгляду Фюсун, севшей напротив меня, было понятно, что она испытывает то же самое. Она неловко, как недавно пристрастившаяся школьница, закурила сигарету и по старой привычке выдыхала дым в сторону.
Пока мы рассматривали незатейливое меню ресторанчика, одобренное муниципалитетом Бабаэски, за нашим столиком воцарилась долгая, странная тишина, будто мы просматривали девять лет наших жизней, оставшиеся позади.
Потом подошел официант, я попросил большую бутылку «Новой ракы».
— Четин-эфенди, сегодня вечером ты тоже выпей с нами! — попросил я. — Тебе ведь не надо теперь везти меня после ужина домой.
— Хвала Всемилостивому! Долго вы ждали, Четин-бей, — улыбнулась тетя Несибе. Она бросила на меня взгляд: — Ведь любое сердце можно завоевать покорностью; нет крепости, которая бы не сдалась терпеливому, правда, Кемаль-бей?
Принесли ракы. Я налил Фюсун, как и всем, очень много и, пока наливал, смотрел ей в глаза. Мне нравилось, как она курила в тот момент. Всегда, когда она нервничала, она смотрела на кончик сигареты. Мы все, включая тетю, принялись пить ракы со льдом так жадно, будто поглощали целительный эликсир. Через некоторое время я наконец успокоился.
Мир ведь был прекрасен, а я точно сейчас это заметил. Теперь я хорошо знал, что до конца дней своих буду ласкать изящное тело Фюсун, что буду спать много лет на её прекрасной груди, вдыхая её прекрасный запах.
Я смотрел на мир другими глазами, и все вокруг казалось мне прекрасным, как всегда, когда я был счастлив в детстве, когда «нарочно» забывал о том, что делало меня счастливым: на стене висела красивая фотография Ататюрка, где он был изображен в шикарном фраке, рядом с ней — вид швейцарских Альп, дальше — пейзаж с мостом через Босфор и фотография Инге с милой улыбкой, которая пила свой лимонад девять лет назад. Настенные часы показывали двадцать минут десятого, а рядом с ними красовалась табличка с надписью: «Пары заселяются по предъявлении свидетельства о регистрации брака».
— Сегодня идут «Ветреные ложбины», — вспомнила о любимом сериале тетя Несибе. — Давай попросим, пусть включат телевизор...
— Еще есть время, мама.
В ресторан вошла пара иностранцев лет тридцати на вид. Все обернулись посмотреть на них: а они вежливо поздоровались только с нами. Кажется, это были французы. В те годы в Турцию из Европы приезжало немного туристов — и большинство на машинах.
Когда настало время сериала, хозяин гостиницы с женой в платке и двумя дочерьми с непокрытыми головами — я видел, что одна из них работает на кухне, — включили телевизор и, сев к посетителям ресторана спиной, погрузились в молчаливое созерцание сериала.
— Кемаль-бей, вам с вашего места не видно, — заботливо сказала тетя Несибе. — Садитесь рядом с нами.
Я передвинул стул, сел в узком пространстве между Фюсун и тетушкой и тоже стал смотреть сериал «Ветреные ложбины», действие которого происходило на стамбульских улицах. Но не могу сказать, что понимал увиденное. Ведь обнаженная рука Фюсун с силой прижалась к моей! Верхняя часть моей левой руки, приклеившаяся к её руке, казалось, горела. Глаза мои были обращены к экрану, но душа словно вошла в Фюсун.
Каким-то внутренним взглядом я видел её шею, её грудь, клубничного цвета соски, белизну живота. Фюсун все сильнее прижималась ко мне рукой. Я больше не интересовался, как она затушила сигарету в пепельнице с надписью «Подсолнечное масло „Батанай"», ни её окурками, кончики которых окрасились в розовый от губной помады цвет.
Когда серия закончилась, телевизор выключили. Старшая дочь хозяина нашла по радио приятную, легкую музыку, которая, кажется, понравилась французам. Когда я переставлял стул на прежнее место, то чуть не упал. Выпил я немало. Фюсун тоже пропустила уже три стаканчика ракы.
— Мы забыли чокнуться, — заметил Четин-зфенди.
— Да, давайте чокнемся, — согласился я, поднимая стакан. — На самом деле пора устроить маленький праздник. Четин-эфенди, сейчас ты наденешь нам обручальные кольца.
Я вытащил коробочку с кольцами, которые купил за неделю до поездки, чтобы устроить сюрприз, и открыл её.
— Вот это правильно, эфенди, — обрадовался Четин. — Без помолвки жениться нельзя. Ну-ка, протягивайте ваши пальцы.
Фюсун со смехом, но и с волнением вытянула свой.
— Обратного пути нет, — строго заметил Четин. — Я знаю, вы будете очень счастливы... Протягивай левую руку, Кемаль-бей.
Он мгновенно, не мешкая, надел нам кольца. Раздались аплодисменты. Французы за соседним столиком наблюдали за нами, и к ним присоединились еще несколько сонных посетителей. Фюсун мило улыбнулась всем вокруг и принялась рассматривать кольцо на пальце, будто только что выбрала его у ювелира.
— Подошло тебе, милая? — спросил я.
— Подошло, — она не скрывала радость.
— И очень тебе идет.
— Да.
— Танец, танец! — потребовали французы.
— Да, ну-ка давайте! — поддержала их тетя Несибе. Приятная музыка по радио была то, что надо. Но мог ли я устоять на ногах?
Мы с Фюсун одновременно встали. Я обнял её за талию. От неё приятно пахло духами; я почувствовал у себя под пальцами её талию и бедра.
Фюсун была трезвее меня, но не намного. Она смотрела с особенным чувством, и я хотел прошептать ей на ухо, как люблю её, но почему-то не смог вымолвить ни слова. Через некоторое время мы сели на свои места. Французы опять нам похлопали.
— Я ухожу, — сказал Четин-эфенди. — Утром хочу проверить мотор. Мы ведь рано уезжаем?
Вместе с Четином поднялась и тетя; если бы он не встал, она, может быть, посидела бы еще.
— Четин-эфенди, дай мне ключи от машины. — попросил я.