Дом тишины - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 58

Вышло солнце, я зашел в бакалею, попросил три бутылки пива. Пока мальчишка-продавец складывал их мне в бумажный пакет, я почему-то попытался вообразить, что низкорослый, уродливый старик с большим ртом похож на Эдварда Дж. Робинсона. И, удивительно, оказалось — он на него похож. Даже не верилось — такой же острый нос, мелкие зубы и бородавка на щеке. Но есть усы и голова лысая. Вот безнадежная социология слаборазвитой страны — чем отличается конкретный социальный экземпляр, плохая копия оригинала, которую мы видим в данный момент, от самого оригинала? Лысой головой, усами, демократией и промышленностью. Я сталкиваюсь с фальшивым Эдвардом Дж. Робинсоном взглядом. Представить, что он вдруг начнет изливать душу: господин, вы знаете, как мне трудно жить, будучи неудачной копией другого человека! Моя жена и дети все время смотрят на настоящего Робинсона, а потом упрекают меня тем, что есть у меня, но нет у него, и считают это моим недостатком. Разве быть непохожим на него — вина, скажите ради Аллаха! Разве нельзя оставаться самим собой? А если бы тот человек не был знаменитым актером, то какой бы недостаток они тогда во мне нашли? Тогда бы они нашли другой пример, критиковали бы тебя за то, что ты на него похож, подумал я. Вы правы, господин! Вы социолог или профессор? Нет, доцент! Старый Робинсон взял свою брынзу и медленно вышел из магазина. Я тоже взял бутылки, возвращаюсь домой и думаю, что с меня уже хватит. Изрядно усилившийся ветер впустую трепал развешенные по балконам на бельевых веревках купальники, бессмысленно стучал какой-то оконной рамой.

Я пошел домой, поставил бутылки в холодильник, но дьявол попутал меня, когда я закрывал дверцу, я не сдержался и выпил стакан ракы на голодный желудок, как лекарство. Потом пошел к Нильгюн. Она тоже ждала меня, чтобы погулять. Ее волосы и страницы книги развеваются по ветру. Я сказал ей, что в квартале смотреть не на что. Мы решили покататься на машине. Я поднялся наверх за ключами, тетрадь свою тоже захватил, а с кухни взял бутылки с пивом и ракы, бутылку воды и открывалку. Увидев, что я набрал, Нильгюн посмотрел на меня так, будто она тоже хочет выпить со мной, потом сбегала, принесла радио. Машина со стоном и кашлем завелась. Мы медленно проехали в толпе людей с пляжа, и, когда выезжали из квартала, вдалеке, на горизонте, беззвучно ударила молния. Гром до нас донесся гораздо позже.

Я спросил: «Куда поедем?» «В этот твой караван-сарай, где жили зачумленные, — ответила Нильгюн. — В страну чумы». «Я не уверен, существовало такое место или нет», — заметил я. «Ну вот и хорошо, — сказала Нильгюн, — поедешь, посмотришь, решишь окончательно». «Решишь окончательно», — задумался я, как вдруг она добавила: «Или ты боишься что-либо решать окончательно?» «Истории, рассказанные во время чумы…» — пробормотал я. «Ты читаешь какой-то роман?» — спросила Нильгюн удивленно. «Знаешь, — ответил я, волнуясь, — эта мысль о чуме постепенно начинает занимать все мои мысли. Вчера ночью я вспомнил, что где-то читал, что после того, как Кортес с таким маленьким войском нанес поражение ацтекам и захватил Мехико-Сити, была чума. Когда в городе началась эпидемия чумы, ацтеки решили, что бог на стороне Кортеса». «Ну и очень хорошо, — ответила Нильгюн. — Ты тоже узнаешь, что у нас была чума, свяжешь это с другими событиями и будешь изучать все это». «А если ничего такого не было?» — «Тогда не будешь!» — «А если не буду, тогда что мне делать?» — «Ты всегда будешь делать то, что делаешь. Будешь изучать историю». — «Я боюсь, что теперь не смогу ее изучать». — «Почему ты не хочешь верить, что ты можешь быть хорошим историком?» — «Потому что я знаю, что в Турции не может ничего хорошего получиться». — «Неправда, дорогой». — «Нет, правда, пойми это, наконец, такая у нас страна. Дай мне ракы». — «Не-е-ет. Смотри, как здесь красиво. Коровы. Коровы тети Дженнет, помнишь про тетю Дженнет?» «Коровы!!! — взорвался я вдруг. — Чертовы тупые коровы! Заурядности! Черт бы их всех побрал!» Затем я расхохотался, но, наверное, смех мой звучал не очень естественно. «Ты ищешь повод, чтобы махнуть на себя рукой, правда?» — спросила Нильгюн. «Ищу. Дай-ка мне ракы!» «Почему ты хочешь махнуть на себя рукой? Ведь у тебя нет никаких причин, — сказала Нильгюн. — Разве тебе себя не жалко?» — «А чего жалеть? Чем я отличаюсь от множества других людей, махнувших на себя рукой?» «Сударь, вы же такой ученый человек!» — насмешливо произнесла Нильгюн. «На самом деле тебе хочется сказать это серьезным тоном, но ты не можешь решиться, правда?» «Да, — решительно согласилась на этот раз Нильгюн. — Да. Почему нужно махнуть на себя рукой без всякой причины?» «Так ведь не без причины, — ответил я. — Когда я махну на себя рукой, я стану счастливым. Я стану настоящим тогда». «Ты и сейчас настоящий», — не очень уверенно сказала она. «Я только стану настоящим. Понимаешь? Я сейчас не настоящий! Человек, который судит сам себя, который каждое мгновение спрашивает с себя за все, не сумеет быть настоящим в Турции, обязательно сойдет с ума. Чтобы в Турции не сойти с ума, нужно плюнуть на себя. Так ты дашь мне ракы?» — «Бери!» — «Наконец-то! И приемник свой включи!» — «Тебе нравится строить из себя старшего брата». — «Я ничего из себя не строю. Я такой и есть. Я турок!» — «Куда ты едешь?» «На холмы, — ответил я, внезапно заволновавшись. — Куда-нибудь, откуда нам будет лучше всего видно всё. Всё вместе…» — «Что — всё?» — «Может, если я увижу всё вместе и сразу…» «Может быть — что?» — спросила Нильгюн, но я не ответил.

Я молчал, мы молчали, поднимаясь на холм перед домом Измаила. Я свернул на дорогу в сторону Дарыджи и, проехав мимо кладбища, выехал за цементной фабрикой на старую, земляную дорогу, и мы, качаясь, поднялись на холм, размытый дождевой водой. Когда мы поднялись, начал накрапывать дождь. Я развернул «анадол» к равнине, и мы, как подростки, которые приезжают сюда поздно ночью из Дженнет-хисара на машинах целоваться и забывать, что они живут в Турции, тоже сидели в машине и смотрели: берег с изгибами, тянувшийся от Тузлы до Дженнет-хисара, фабрики, курортные поселки, санатории банков, редеющие оливковые рощи, черешневые сады, сельскохозяйственная школа, луг, где умер султан Фатих, баржа на море, деревья, дома, тени, — все постепенно скрывалось под пеленой дождя, подступавшего к нам из Тузлы. Мы видели белое пятно грозы на поверхности моря, чуть дрожа приближавшееся к Дженнет-хисару. Я вылил себе в стакан остатки со дна бутылки и выпил.

«Ты окончательно испортишь себе желудок!» — проворчала Нильгюн. «Почему меня жена бросила, как ты думаешь?» — спросил я. Наступила недолгая пауза, а потом Нильгюн осторожно сказала, смущаясь: «Я думала, что вы расстались, потому что оба хотели этого». — «Нет, это она меня бросила. Потому что я никак не мог дойти туда, куда она хотела… Должно быть, она поняла, что я стану заурядным». — «Нет, дорогой мой!» — «Да-да, так, — сказал я. — Смотри, какой дождь!» — «Не понимаю». — «Что? Дождь?» — «Нет», — ответила Нильгюн очень серьезно. «Ты знаешь, кто такой Эдвард Дж. Робинсон?» — «Кто?» — «Актер, двойника которого я видел в Турции. Мне надоела двойная жизнь. Понимаешь?» — «Нет». — «Поймешь, если выпьешь. Почему ты не пьешь? Ты думаешь, что алкоголь — это символ слабости и поражения, да?» — «Нет, я так не думаю». — «Думаешь, я знаю, думай. А я ведь сдаюсь…» — «Но ты еще даже нигде и ни с кем не сражался», — заметила Нильгюн. «Я сдаюсь потому, что не могу жить, имея две души. С тобой бывает такое иногда? Иногда мне кажется, что я — это два человека». «Нет! — ответила Нильгюн. — Никогда не бывает». «А со мной бывает, — проговорил я. — Но я уже решил, теперь не будет. Я стану одним человеком, единым цельным здоровым человеком. Мне нравится то, что показывают по телевизору забитые едой холодильники, рекламы ковров, мои студенты, которые, подняв руку в классе, спрашивают: профессор, мы можем начать отвечать на вопросы со второго, страницы газет и журналов, пьяные и целующиеся люди, реклама учебных курсов и колбасы, развешанная по автобусам. Ты поняла?» «Немного», — грустно ответила Нильгюн. «Если тебе скучно, то я замолчу». — «Нет, что ты, мне интересно». — «Будет жуткий ливень, правда?» — «Да». — «Я запьянел». — «От такого количества не пьянеют». Я взял одну из пивных бутылок, открыл и, глотая из горлышка, спросил: «А ты что думаешь сейчас, когда смотришь на все сверху?» «Так всего же не видно…» — радостно ответила Нильгюн. «А если бы ты могла увидеть всё? В „Похвале глупости" я прочитал такую мысль: если бы кто-нибудь поднялся на Луну, посмотрел на мир и в один миг увидел всё, всё движение мира, что бы он подумал?» — «Наверное, подумал бы, как все запутанно». «Да, — ответил я и внезапно вспомнил: — Представь этот хаос, и всё покажется запутанным…» — «Чье это?» «Ахмеда Недима! [67] — ответил я. — Тахмис [68] „Газели [69] Радость". Как-то прочел случайно, и мне запомнилось». — «Прочти еще раз!» — «Да я не очень хорошо помню. Памяти-то нет! И вообще я читаю Эвлию. По-твоему, почему мы не такие, как он?» — «Какие?» — «У этого парня, Эвлии, только одна душа. Ему удается быть самим собой. А мне — нет. А тебе?» «Не знаю», — ответила Нильгюн. «Ах, — вздохнул я. — Какая ты ос-то-рож-ная! Боишься сделать шаг за рамки книг. Молодец, верь, верь! Они тоже верили, верят… Но однажды не смогут верить. Смотри, и фабрика уже под дождем. Какое странное место этот мир!» — «Почему?» — «Не знаю… Тебе со мной скучно?» — «Не-ет!» — «Надо было Реджепа взять с собой». — «Он не поехал бы». — «Да, он стесняется». «Я очень люблю Реджепа», — сказала Нильгюн. «Квилп!» — «Что?» — «Коварный карлик из одного романа Диккенса…» — «Братец, ты безжалостный». — «Вчера он, кажется, собирался спросить меня о чем-то по истории Юскюдара!» — «И о чем же он спросил?» — «Так и не спросил! Как только он произнес „Юскюдар", мне вспомнился Эвлия Челеби, и я проговорил: сей Юскюдар — искаженное от „Эски Дар", „Старые ворота" — на самом деле открытые ворота тюрьмы». — «А он что сказал?» — «Кажется, он понял только „старые ворота", смутился и замолчал, Квилп! Но смотри, что он сегодня мне показал!» — «Ты очень безжалостный!» — «Список, написанный дедом!» — «Нашим дедушкой?» — «Список того, чего у нас, в Турции, неоправданно много, и того, чего у нас нет, не понятно почему». Я потянулся к своей тетради и достал его оттуда. «Откуда взялась эта бумага?» «Говорю же. Реджеп дал! — повторил я и прочел: — Наука, шляпа, живопись, торговля, подводная лодка…» — «Что?» — «Это список того, чего у нас нет…»- «Помнишь, у Реджепа есть племянник Хасан!» — «Нет!» — «Этот Хасан меня преследует, братец!» — «Прочитать список?» — «Я говорю, что он ходит за мной». — «Зачем ему за тобой ходить?… Подводная лодка, фабриканты, искусство живописи, водяной пар, шахматы, зоопарк». — «Я тоже не понимаю…» — «Ты же из дома не выходишь, как он может тебя преследовать… Фабрика, профессор, дисциплина. Правда, смешно?» — «Смешно!» — «Нет! Трагично!» — Да ладно тебе. Каждый раз, когда я возвращаюсь с пляжа, — Хасан следом за мной». — «Может, он подружиться хочет». — «Да, он так и сказал!» — «Ну вот видишь! Тогда слушай. Смотри, как много лет назад человек подумал и написал о том, чего нам не хватает; Слушай». — «Так скучно!» — «Что скучно? Зоопарк, фабрика, профессор, по-моему, сейчас уже достаточно профессоров, потом дисциплина, математика, книга, принцип, тротуар, и тут он другой ручкой приписал — страх смерти, осознание незначительности, затем консервы, свобода…» — «Хватит, брат!» — «Еще надо добавить гражданское общество. Наверное, он в тебя влюблен». — «Может быть». — «А вот то, чего у нас неоправданно много: люди, крестьяне, чиновники, мусульмане, военные, женщины, дети…» — «Мне не смешно». — «…кофе, протекции, лень, наглость, взятки, инертность, страх, уличные носильщики…» — «Он, кажется, даже демократом не был». — «…минареты, балкончики на минаретах, кошки, собаки, гости, друзья-приятели, постельные клопы, клятвы, растяпы, попрошайки…» — «Хватит!» — «Чеснок, лук, слуги, ремесленники… всего этого слишком много…» — «Хватит!» — «…маленькие лавочки, имамы…» — «Ты все выдумываешь!» — «Нет. Возьми, посмотри». — «Это старая запись». — «Реджеп сегодня показал, сказал почитать, ему якобы дал это наш дедушка. — «Зачем?» — «Не знаю». — «Смотри, какой дождь! Слушай, а разве это не шум самолета?» — «Самолет!» — «В такую погоду!» — «Какие удивительные эти самолеты!» — «Да!» — «Представь себе, мы бы сейчас были в нем». — «Братец, мне скучно, поехали домой». — «Представь себе, он бы упал!» — «Давай вернемся». — «Представь себе, он бы упал, мы бы погибли и увидели бы другой мир. — «Братец, говорю тебе, мне уже надоело». — «Представь себе, другой мир существует, и там с нас спросят за все! Почему ты не выполнил свой долг? Какой у нас был долг? Простой: давать людям надежду». — «Правильно!» — «Да, и моя сестра напоминала мне об этом. Но мне было на себя наплевать». — «Нет, ты делал вид, что тебе на себя наплевать». — «Делал, потому что мне было тоскливо и скучно». — «Братик, хочешь, я поведу машину». — «Ты умеешь водить машину?» — «Ты же мне показывал как-то в прошлом году…»- «А я был в прошлом году?» — «Реджеп нас уже заждался». — «Квилп. Он так странно смотрит на меня». — «хватит, брат». — «Моя жена всегда то же говорила: хватит, Фарук!» — «Я не верю, что ты такой пьяный». — «Ты права, верить вообще не во что. Поехали на кладбище». — «Братец, давай вернемся, дорога уже в грязь превратилась». — «А представь себе — мы останемся здесь, в грязи, на долгие годы». — «Я выхожу из машины». — «Что?» — «Выхожу и пойду домой пешком». — «Не говори глупостей!» — «Тогда поехали». — «Скажи, что ты обо мне думаешь». — «Я очень тебя люблю, братец». — «А еще?» — «Не хочу, чтобы ты так много пил». — «А еще?» — «Почему ты такой?» — «Что значит — такой?» — «Я хочу вернуться домой!» — «Тебе со мной скучно, да? Подожди, я сейчас тебя развеселю! Где моя тетрадь? Дай! Слушай: мясник Халилъ взвесил говядину на 21 акче, оказалось — 120 дирхемов не хватает. Дата — 13 зильхаджа [70] 1023 года. Какой в этом смысл?» — «По-моему, смысл понятен». — «Слуга Иса, украв у своего хозяина Ахмеда 30 тысяч акче, седло, лошадь, два меча и щит, укрылся о некоего человека по имени Рамазан». — «Интересно!» — «Интересно? Что именно — интересно?» — «Так, все, я выхожу и иду домой». — «Хочешь жить со мной?» — «Что?» — «Я не имею в виду — здесь, в машине, я сейчас серьезно говорю, послушай: чем с тетями жить, живи в Стамбуле у меня, Нильгюн. У меня в доме есть огромная пустая комната, я очень одинок». Наступило молчание. «Я как-то об этом не думала», — проговорила Нильгюн. «И?» — «Думаю, не обидятся ли тети». «Ладно, — внезапно сказал я. — Возвращаемся». Я завел мотор, включил дворники.