Дом тишины - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 31

— Я приду потом.

Вышел от мясника, иду в бакалею. Не так-то просто вытерпеть детское любопытство. В детстве мне и самому было любопытно, что со мной. Я думал, что я такой потому, что мама родила меня незамужней, но так я стал думать после того, как мама сказала, что мой отец на самом деле мне не отец.

— Дядя Реджеп! — позвал кто-то. — Ты меня не заметил?

Это Хасан.

— Ей-богу, я тебя не видел. Я задумался, — ответил я. — А ты что здесь делаешь?

— Ничего, — ответил Хасан.

. — Ступай, Хасан, домой и садись за уроки, — велел я. — Что ты будешь здесь делать? Тебе здесь не место.

— Это еще почему?

— Не думай, что я тебя гоню отсюда, сынок. — сказал я. — Я тебе говорю это, чтобы ты шел домой заниматься.

— Дядя, я не могу заниматься по утрам. — сказал Хасан. — Очень жарко. Занимаюсь по вечерам.

— И по вечерам занимайся, и по утрам, — посоветовал я. — Ты ведь хочешь учиться, да?

— Ну конечно хочу, — сказал он. — Да это и не так трудно, как кажется. Я буду хорошо учиться.

— Дай-то бог! — ответил я. — А сейчас давай, иди домой.

— А что, Фарук-бей приехал? — спросил он. — Я видел его белый «анадол». Как они? Метин с Нильгюн тоже приехали?

— Приехали, — сказал я. — У них все хорошо.

— Передай привет Метину и Нильгюн, — попросил Хасан. — Вообще-то я только что видел Нильгюн. Мы ведь дружили в детстве.

— Передам, — пообещал я. — А ты иди домой!

— Сейчас иду, — сказал он. — Я хочу тебя кое о чем попросить, дядя Реджеп, Ты можешь дать мне пятьдесят лир? Мне нужно купить тетрадь, тетради очень дорогие.

— Ты что, куришь? — спросил я.

— Я же говорю — тетрадь кончилась…

Я поставил бутылки на землю, вытащил и дал ему одну купюру в двадцать лир.

— Этого не хватит, — возразил он.

— Ну все, хватит, — сказал я. — Теперь я уже сержусь.

— Ладно, — ответил он. — Куплю карандаш, что еще делать.

Уходя, он добавил:

— Только отцу не говори, ладно? Он расстраивается из-за всякой ерунды.

— Ну вот, видишь! — сказал я. — Не огорчай отца.

Он ушел. Я взял свои бутылки и направился к бакалейщику Назми. Там вообще никого не было, но Назми был занят. Писал что-то к себе в тетрадь. Потом взглянул на меня, мы немного поболтали.

Он спросил о братьях с сестрой. Все хорошо, сказал я. Как Фарук-бей? Зачем мне сообщать, что Фарук пьет, он и так это знает, тот приходит к нему каждый вечер за бутылкой. А другие как? Уже взрослые. Девочку я вижу часто, сказал он, как ее зовут? Нильгюн. Она приходит по утрам за газетой. Выросла. Да, выросла. Но по-настоящему вырос младший, сказал я. Да, Метин. Его Назми тоже видел и рассказал, каким он ему показался. Вот то, что мы называем болтовней и дружеской беседой. Мы рассказываем друг другу о том, что нам и так известно, и мне это нравится: я знаю — слова и фразы — все это пустое, но я обманываю сам себя, и мне это нравится. Он взвесил все, что я просил, и разложил по пакетам. Запиши мне сумму на бумагу, попросил я. Дома я потом переписываю к себе в тетрадь и в конце каждого месяца, а зимой раз в два-три месяца показываю Фаруку-бею. Вот счета, Фарук-бей, говорю я, вот столько-то потратили, вот на это и на то, проверьте, нет ли в счетах какой-нибудь ошибки. Он даже не смотрит. Говорит: хорошо, Реджеп, спасибо, вот тебе на домашние расходы, а вот твое месячное жалованье — и вытаскивает из кошелька влажные, мятые, пахнущие кожей купюры. Я беру, кладу в карман, не считая, благодарю его, и мне сразу хочется сменить тему разговора.

Назми записал все суммы на листке бумаги и протянул его мне. Я заплатил. Когда я выходил из магазина, он внезапно сказал:

— Помнишь Расима?

— Рыбака Расима?

— Да, — сказал он. — Умер вчера.

Он смотрел на меня, а я молчал. Взял сдачу, авоську и пакеты.

— Говорят, от сердечного приступа, — продолжал он. — Хоронить будут послезавтра днем, когда приедут его сыновья.

Вот так: от того, что мы говорим, не зависит ничего.

Я приехал в Гебзе в девять тридцать, к этому времени улицы уже нагрелись, и от утренней прохлады не осталось и следа. Я сразу пошел в здание районной администрации и написал заявление для работы в архиве. Какой-то чиновник, не глядя, поставил номер на мое заявление, и я представил, как спустя триста лет какой-нибудь историк найдет его заявление среди развалин и попытается истолковать. Работа историка — сплошное развлечение.

Развлечение-то развлечением, размышлял я, но все же требует терпения. И с гордостью за свое терпение и с верой в себя я приступил к работе. Мое внимание сразу привлекла история двух лавочников, убивших друг друга в драке. А родственники обоих давно похороненных и оплаканных драчунов подали друг на друга в суд. 17 числа месяца Великой Клятвы 998 года [38] свидетели в подробностях рассказывали, как прямо посреди рынка произошла драка на ножах. Сегодня утром я взял с собой таблицы перевода дат по Хиджре на христианское летоисчисление и поэтому заглянул туда. Это 24 марта 1590 года! Значит, все произошло зимой! А между тем, когда я записывал этот случай, я все время представлял себе знойный, жаркий летний день. Может быть, это был солнечный мартовский день. Потом я прочитал протокол судебного разбирательства, начатого одним человеком. Купив за шесть тысяч акче раба-араба, он выяснил, что у того на ноге рана, и пытался вернуть раба продавцу. Ясно было, в каком гневе он диктовал писцу, как его обманули слова продавца и как глубока рана на ноге у раба. После этого я прочитал об одном разбогатевшем землевладельце, против которого выступал весь Стамбул. Из ранних судебных бумаг явствовало, что двадцать лет назад тот же самый человек, работая сторожем на пристани, попал в суд за злоупотребления. Я пытался узнать из ферманов, какими проделками в Гебзе занимался этот человек, по имени Будак. Теперь я искал упоминания о нем, а не о чуме. Я узнал, что однажды он, кажется, зарегистрировал несуществующий участок земли, платил два года подряд за него налоги из собственного кармана, потом поменял этот участок на сад и, обманув нового владельца участка, скрылся. С одной стороны, мне казалось, что Будак мог бы совершить такое, но некоторые места в судебных бумагах вроде бы говорили обратное. Я изрядно попотел, чтобы согласовать все, что нашел в бумагах, с этой историей. Потом нашел и другие документы, подтверждавшие мою историю, и очень обрадовался. Новый сад дал урожай винограда, и Будак наладил виноделие в хлеву, принадлежащем другому человеку, и торговлю вином из-под полы. Я с удовольствием читал, что, защищаясь от обвинений некоторых людей, задействованных им при торговле, он нападал на них гораздо сильнее, чем они. Затем он приказал построить в Гебзе маленькую мечеть. И я удивился, вспомнив, что в книге учителя истории об известных людях Гебзе об этом человеке и этой мечети написано всего лишь несколько страниц. Будак, которого изображал учитель истории, был совершенно не похож на того, которого представлял себе я. В книге учителя был изображен уважаемый, солидный житель Османской империи, портрет которого можно поместить в учебники по истории. А мой Будак был хитрым и ловким мошенником. Я задавался вопросом, смогу ли я выдумать новую, насыщенную еще большим количеством приключений историю, которая не будет противоречить официальным документам, но тут Рыза сообщил мне, что архив закрывается на обеденный перерыв.