Американская трагедия - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Драйзер cтр.№ 229

- Ты всемогущ, господи, и ты един, и нет для тебя невозможного. В твоем благоволении вся жизнь. Будь милосерд, господи! Если грехи его как пурпур, убели их как снег, и если они как кровь, убели их как руно.

Но и в те минуты, когда она молилась, она обладала мудростью Евы в отношении к дочерям Евы. А что же девушка, которую будто бы убил Клайд? Разве она не согрешила тоже? И разве не была она старше Клайда? Так писали в газетах. Внимательно, строчку за строчкой читая письма Роберты, она была глубоко тронута ими, всей душой скорбела о несчастье, постигшем Олденов. И все же, как мать и как женщина, наделенная извечной мудростью Евы, она понимала, что Роберта сама согласилась на грех, что в ней таился соблазн, который способствовал слабости и падению Клайда. Стойкая, добродетельная девушка никогда бы не согласилась - не могла бы согласиться. Сколько признаний в таком же прегрешении выслушала она в миссии и на уличных молитвенных собраниях! Разве не может быть сказано в защиту ее сына, как в начале бытия, в садах Эдема: "Жена соблазнила меня"?

Поистине так... а потому...

"Ибо вовек милость его", - процитировала она. И если господне милосердие безгранично, неужели менее милосердной может быть к Клайду она, мать?

"Если вы будете иметь веру с горчичное зерно..." - снова процитировала она про себя и затем обратилась к неотвязным, ворвавшимся к ней репортерам:

- Правда ли, что мой сын ее убил? Вот в чем вопрос. Одно лишь это имеет значение в глазах создателя. - И она посмотрела на бесчувственных, видавших виды молодых газетчиков, как человек, убежденный в том, что бог просветит их. И даже на них произвели впечатление ее глубокая искренность и вера. - Признали его присяжные виновным или невиновным, - это суета в глазах того, кто держит звезды в руке своей. Присяжные - только люди, и решение их - мирское, человеческое. Я читала речь защитника. Мой сын сам говорил мне в письмах, что не виновен. Я верю своему сыну. Я убеждена, что он невинен.

А Эйса почти все это время молчал, забившись в дальний угол комнаты. Ему не хватало знания жизни, он понятия не имел о властной и неумолимой силе страстей, а потому не способен был уловить и осмыслить даже десятой доли случившегося. Он никогда не понимал Клайда, его неудовлетворенности, его пылкого воображения, сказал он, и потому предпочитает не обсуждать его поступки.

- Но я никогда не оправдывала Клайда в его грехе против Роберты Олден, - продолжала миссис Грифитс. - Он поступил дурно, однако и она тоже поступила дурно, ибо не противилась ему. Нельзя мириться с грехом, кто бы его ни совершил. Душа моя полна сочувствия и любви к ее несчастным родителям, чьи исстрадавшиеся сердца обливаются кровью. И, однако, нельзя упускать из виду, что в грехе повинны оба - не один мой сын. Люди должны знать это и сообразно с этим судить. Я вовсе не хочу его оправдывать, повторила она. - Ему следовало лучше помнить все, чему его учили с детства. - И тут ее губы сжались скорбно и укоризненно. - Но я читала и ее письма. И я знаю: если бы не они, прокурор не мог бы обвинить моего сына. Он воспользовался ими, чтобы повлиять на чувства присяжных. - Она поднялась, словно сжигаемая мучительным огнем, и воскликнула в прекрасном порыве: - Но он мой сын! Он только что выслушал свой приговор. И я, мать, должна думать о том, чтобы ему помочь, как бы я ни относилась к его прегрешению. - Она стиснула руки, и даже репортеры были тронуты ее горем. - Я должна поехать к нему! Мне надо было еще прежде поехать, теперь я понимаю...

Она замолчала, спохватившись, что перед нею - уши и голос толпы, люди, которым совершенно непонятны и глубоко безразличны ее сокровенные муки, ее страдания и опасения.

- Многих удивляет, - вставил один из репортеров, весьма практический и внутренне очерствевший юноша, ровесник Клайда, - почему вы не присутствовали на процессе. У вас не было денег, чтобы туда поехать?

- Да, не было денег, - просто ответила она. - Во всяком случае, слишком мало. И, кроме того, мне не советовали приезжать, говорили, что я там не нужна. Но теперь... теперь я должна поехать, так или иначе, должна придумать, как это сделать. - Она подошла к жалкому столику, такому же убогому, как и вся скудная и бесцветная обстановка этой комнаты. - Вы сейчас пойдете в город, молодые люди, - сказала она. - Не возьмется ли кто-нибудь из вас отправить телеграмму? Денег я вам дам.

- Ну конечно! - воскликнул тот, кто задал ей самый бестактный вопрос. Давайте ее мне. Денег не нужно. Я отправлю ее за счет газеты.

Он подумал, что перепишет телеграмму и вставит ее в свой отчет о визите к миссис Грифитс.

Она подсела к желтому, покрытому царапинами столу и, отыскав бумагу и перо, написала: "Клайд. Уповай на господа, для него все возможно. Немедля подай апелляцию. Читай псалом 50. Новый суд установит твою невиновность. Мы скоро к тебе приедем. Отец и мать".

- Пожалуй, лучше я все-таки дам вам денег, - сказала она; ее охватило беспокойство: хорошо ли позволять газете платить за телеграмму? И захочет ли дядя Клайда оплачивать издержки по апелляции? На это, должно быть, нужны большие деньги. - Телеграмма получилась длинная, - прибавила она.

- Да вы не беспокойтесь! - воскликнул еще один из этого трио (ему тоже хотелось поскорее прочесть телеграмму). - Пишите, что хотите, а отправить - наше дело.

- Мне нужна копия, - резко и заносчиво потребовал третий, видя, что первый репортер взял у миссис Грифитс листок и уже сует его в карман. Это не частная телеграмма. Я получу копию - от вас или от нее, сейчас же!

Услышав это, первый, чтобы избежать скандала, приближение которого почувствовала даже миссис Грифитс, вытащил из кармана записку, передал ее остальным, и они тут же стали снимать копии.

А в это самое время ликургских Грифитсов запросили, благоразумно ли, по их мнению, возбуждать новый процесс и как будет с издержками, и выяснилось, что они вовсе не считают, будто следует подавать апелляцию (во всяком случае, не за их счет!), и вообще отнюдь в ней не заинтересованы. Что это за пытка, и как все это гибельно сказывается если не на делах, то на положении в обществе! Каждый час - поистине Голгофа! Будущее Беллы, не говоря уже о положении Гилберта и самого Сэмюэла, загублено, разбито. И все потому, что оказалось выставленным напоказ это злодейское преступление, задуманное и совершенное их кровным родственником! Сэмюэл Грифитс и его жена были просто раздавлены внезапной катастрофой, разразившейся как следствие пусть непрактичного и бессмысленного, но все же доброго поступка, в основе которого лежали наилучшие побуждения. А ведь долгий опыт жизненной борьбы научил Сэмюэла, что примешивать чувства к делам сумасбродно! До того часа, как он встретил Клайда, он никогда не позволял себе никакой чувствительности. Надо же было выдумать, будто отец несправедливо поступил с младшим братом! И вот что из этого вышло! Жене и дочери придется покинуть родные места, где прошли счастливейшие, безмятежные годы их жизни, и поселиться, словно изгнанницам, - быть может, навсегда, - в каком-нибудь предместье Бостона или еще где-нибудь... или вечно выносить сочувственные и назойливые взгляды окружающих! А сам он почти непрерывно с момента катастрофы обсуждал с Гилбертом, не слить ли предприятие на акционерных началах с какой-нибудь другой ликургской или иногородней фирмой или, может быть, перевести все дело (и не постепенно, а в самом срочном порядке), скажем, в Рочестер или Буффало, Бостон или Бруклин, где можно построить главную фабрику. Весь этот позор можно снести, только отказавшись от Ликурга и от всего, что с ним связано. Придется начинать жизнь заново, по крайней мере, заново создавать себе положение в обществе. Это не так уж важно для него самого и для его жены ведь они уже почти отжили свой век. Но Белла, Гилберт, Майра... где и как теперь восстановить их доброе имя?