– Не жди, – спокойно сказал Гаврик.
Петя вздрогнул.
– Откуда ты знаешь? – спросил он, краснея. Они слишком
хорошо изучили друг друга, чтобы хитрить.
– Не строй из себя девчонку! – с раздражением сказал Гаврик.
– Можно подумать, что Павловские упали к вам прямо с неба. Ты же отлично
знаешь, что это мы их здесь у вас поселили – подальше от всякой полиции. Надо
голову иметь на плечах, а не капусту. Они здесь не на даче прохлаждаются, а…
скрываются, – решительно произнес Гаврик, – и работают. А ты затеял любовь
крутить! Ну хорошо, крути. Пожалуйста. Только не надо приставать со всякими
разговорами. А ты пристаешь: ах, я вас знаю! Ах, я вас видел за границей! Ах,
Мари-Роз, ах, Лонжюмо! А ты знаешь, что такое Мари-Роз и Лонжюмо?
Спохватившись, что он слишком громко говорит, Гаврик оглянулся по сторонам и,
хотя никого поблизости не было, понизил голос: – Оттуда идут все директивы и
инструкции. И уж когда на то пошло, я тебе скажу, что, в случае если Павловскую
схватят, это будет сильный провал. Я тебе так прямо режу потому, что мы считаем
тебя своим. Я верно понимаю?
Гаврик сузил глаза и в упор посмотрел на Петю, ожидая
прямого ответа на свой прямой вопрос.
Петя подумал и молча кивнул головой. Впервые Гаврик
разговаривал с ним так ясно, определенно, ни о чем не умалчивая и все называя
своими именами.
– Клянусь… – сказал Петя и почувствовал, что от волнения не
может говорить. А ему очень хотелось сказать что-нибудь значительное, даже,
может быть, торжественное. – Клянусь… – повторил он, и слезы выступили у него
на глазах.
– Ну вот, я так и знал, что ты будешь сейчас давать клятву,
– сказал Гаврик. – Можешь и не давать. Мы, брат, словам не сильно верим.
Слыхали мы разных балалайкиных.
– Я не балалайкин! – обиделся Петя.
– Не о тебе речь, хотя ты тоже любишь немножко того:
Мари-Роз, Лонжюмо… Ты это, брат, брось! Дело серьезное. И в случае чего мы с
тобой не постесняемся… Ты имеешь представление, что такое конспирация?
– Имею, – не без достоинства сказал Петя.
– Ну, не знаю, – сказал Гаврик, – но это первым делом
держать язык за зубами. А то ты сегодня одному скажешь, а завтра – другому.
Слово, брат, не воробей, вылетит – не поймаешь. Ты знаешь, что она подумала?
– Кто?
– Маринка. Она посчитала, что ты просто подосланный. Зухтер.
– Что такое зухтер? – тревожно спросил Петя.
– Ну, брат, с тобой разговаривать, так надо сначала каши
накушаться. Зухтер – это сыщик. Из охранки. Пора знать… Ты у Павловских такой
переполох наделал, что они уже собирались прямо тут же, ночью, бежать с вашего
хуторка от греха подальше. Спасибо, как раз я в это самое время заскочил до
них. А то бы, ей-богу, ушли. Уже вещи складывали. Но я им объяснил, что ты в
конце концов парень наш. Чтоб они не беспокоились.
Петя подавленно молчал. Он никак не предполагал, что его
ухаживанья могли иметь такие серьезные последствия. Он вообще многого не
предполагал.
– А она, в общем, девочка подходящая. Я сам не против
пройтись с ней когда-нибудь вечерком под ручку. Только нет времени, – вздохнул
Гаврик.
Петя смотрел на него, не веря своим ушам, почти с ужасом.
Так говорить о «ней»! Это было просто невероятно. А Гаврик, растянувшись на
ромашках и заложив руки за голову, как ни в чем не бывало продолжал в том же
духе:
– С другой стороны, войди в ее положение. Папы у них нет.
Папа их скончался от скоротечной чахотки в прошлом году за границей. Тоже был
из нашей организации. Мама – партийная работница. Живут по чужому паспорту. Все
время приходится переезжать с места на место, скрываться, менять квартиры.
Девочке нужно учиться, чтобы не отстать. Все время сидят дома, потому что можно
выходить только в самом крайнем случае. Она уже все-таки барышня, ей же скучно.
Понятно, когда ты бросил ей в окно свою секреточку, она обрадовалась. Почему в
конце концов один раз не пройтись с кавалером? Между прочим, ты ей даже,
представь себе, понравился. Только ты все себе сам испортил своим длинным
языком.
Петя поморщился, как от зубной боли.
– Подожди, – сказал он. – А ты откуда все это знаешь?
Гаврик с нескрываемым удивлением посмотрел на Петю:
– Здравствуйте! Что ж ты думаешь: Павловские ничего не
кушают? Между прочим, они такие же Павловские, как я братья Пташниковы, но это
никого не должно касаться. Я до них заскакиваю раза два в неделю – ношу им
провизию. Ну и еще, конечно, если есть какие-нибудь поручения от комитета…
Петя был неприятно поражен. Оказывается, Гаврик у Павловских
частый гость, свой человек!
– Вот как! Почему же ты к нам не заходишь? – спросил Петя,
начиная чувствовать нечто вроде ревности.
– Потому что я заскакиваю к ним по большей части ночью.
– Конспирация? – не без иронии спросил Петя.
– А ты что думаешь? Зачем лишний раз обращать на себя
внимание? Мало ли кто может увидеть… Знаешь, какое теперь время? Всюду забастовки,
стачки. Охранка прямо-таки с ума сходит. Опять такая слежка кругом пошла, что
дай бог здоровья. Еще хуже, чем в Пятом.
На Петю снова повеяло духом Ближних Мельниц, от которого он
стал за последнее время отвыкать.
– Закурим, что ли, товарищ, – сказал Гаврик, вытаскивая из
кармана пачку дешевых папирос.
Петя еще не курил и не чувствовал в этом никакой
потребности. Но слово «товарищ», произнесенное Гавриком с каким-то особым
выражением суровой независимости, самый вид этой пачки папирос, «Трезвон»
товарищества «Лаферм», 20 шт. 5 коп., объявление о которых Петя видел в
«Правде», заставили его вытащить из пачки тугую папироску и неумело взять ее в
рот.
– Закурим, – сказал Петя так же сурово и независимо, скосив
глаза на кончик папиросы, к которому Гаврик поднес зажженную спичку.
Они немножко покурили: Гаврик – с видимым удовольствием,
затягиваясь и сплевывая, как заправский мастеровой, а Петя – поминутно вынимая
папиросу изо рта и для чего-то заглядывая в мундштук, откуда выливалась
молочная струйка тяжелого дымка.
Больше о Павловских не говорили. Затем еще позанимались
Цезарем, и Гаврик ушел, сказав на прощанье:
– Такие-то, брат, дела. Главное, не дрейфь.
Но к чему это относилось, Петя так и не понял.