Равнодушие общества к судьбе Василия Петровича было тем
более понятно, что как раз в это время в Киеве произошло убийство Столыпина,
всколыхнувшее всю Российскую империю. В одних оно вселило ужас, в других
возбудило какие-то смутные, весьма неопределенные надежды. В течение месяца все
только и говорили что о «выстреле Багрова» и были уверены, что в воздухе снова
запахло «революцией», хотя и знали, что Столыпина застрелил свой же охранник и
вряд ли это имеет какое-нибудь отношение к революции.
– Все-таки, Василий Петрович, что-то надо предпринимать, –
сказала однажды тетя решительно. – Дальше так продолжаться не может.
– Что же вы предлагаете? – устало сказал Василий Петрович.
– У меня есть один план, только не знаю, как вы на него
посмотрите. Дело в том, что возле дачи Ковалевского есть небольшой прелестный
хуторок… – вкрадчиво начала тетя.
– Ни за что! – решительно крикнул Василий Петрович.
– Подождите, – мягко продолжала тетя. – Вы мне даже не даете
договорить.
– Ни за что! – еще более решительно отрезал отец.
– Но позвольте…
– Ах, боже мой, – раздраженно поморщился Василий Петрович, –
я знаю все, что вы мне скажете!
– Нет, вы не знаете.
– Знаю. Но это все чепуха на постном масле. А вы просто
фантазерка. И не будем больше об этом говорить. Наконец, где мы возьмем деньги?
– прибавил Василий Петрович уже не так решительно.
– Денег почти не надо. Может быть, самую малость.
– Ни за что! – отрезал Василий Петрович.
– Но почему же?
– Потому что я принципиально не признаю собственности на
землю, и вы меня никогда не заставите быть собственником. Земля принадлежит
богу. Да, богу и народу, который ее обрабатывает. И я не желаю. Вот вам весь мой
сказ! И вообще все это одни беспочвенные фантазии.
Тетя терпеливо подождала, пока Василий Петрович выговорится,
а потом кротко сказала:
– Я вас выслушала, а теперь выслушайте меня. В конце концов
это неучтиво – перебивать человека на полуслове.
– Сделайте одолжение, говорите все, что вам угодно, а
собственником я никогда не буду и не желаю. И вот весь мой сказ!
– Во-первых, собственником быть необязательно. Мадам
Васютинская согласна отдать хуторок в аренду. Во-вторых, мы ей можем сначала
заплатить не более того, что мы вообще платим в городе за квартиру, а остальные
деньги будем вносить по мере реализации урожая.
Услышав эти столь дикие в устах тети слова – «по мере
реализации урожая», Василий Петрович снова вскипел:
– Ах, вот как! Что ж это, позвольте вас спросить, за
реализация и что это за урожай такой?
– Вишни, черешни, груши, яблоки, виноград, – сказала тетя.
– Так это что же… значит, вы предлагаете мне торговать
фруктами?
– Почему бы и нет?
– Ну, знаете… – не находя слов, сказал Василий Петрович и
развел руками.
– Мы можем получить большую выгоду, и дела наши сразу
поправятся, – не обращая внимания на нетерпеливые жесты Василия Петровича,
сказала тетя.
– Так почему же в таком случае, черт возьми, эта ваша мадам
Васютинская не желает пользоваться сама всеми этими выгодами?
– Потому что она старая, одинокая дама, и она уезжает за
границу.
Василий Петрович фыркнул:
– Старая, одинокая дама-бездельница уезжает за границу и
хочет повесить нам на шею все свои заботы, не так ли?
– Как вам угодно, – сухо сказала тетя, не отвечая на
последний вопрос. – Я думала, что вам понравится моя идея нанять прелестный
хуторок недалеко от города, в степи, рядом с морем, обрабатывать землю и, так
сказать, кормиться своими руками и быть, по крайней мере, независимыми. Это
вполне в вашем духе. Но если вы не хотите…
– Не хочу! – упрямо сказал Василий Петрович, и тетя
прекратила дальнейший разговор.
Она достаточно хорошо изучила характер своего бофрера, для
того чтобы не понять, что на сегодня хватит. Пусть он придет в себя и немножко
подумает один.
– Все-таки вы большая фантазерка, – сказал через несколько
дней Василий Петрович. – Я заметил, что вас всегда увлекают ложные идеи:
сдавать внаем комнаты, отпускать дешевые домашние обеды и… и так далее. И
всегда из этого ничего не получается.
– А теперь получится, – спокойно сказала тетя.
– Все это фантазии, – сказал Василий Петрович.
Тетя не отвечала, и разговор сам собой прекратился.
Прошло еще несколько дней, и Василий Петрович сказал:
– Наивно думать, что у нас хватит физических сил, чтобы
поднять такое хозяйство.
– Хозяйство совсем не большое, – сказала тетя, – всего пять
десятин, и прибавила с тонкой улыбкой: – Во всяком случае, я думаю, это
нисколько не труднее, чем таскать в порту мешки.
– Не остроумно, – сказал Василий Петрович, слегка краснея.
Разговор опять прекратился, но теперь тетя наверное уже
знала, что Василий Петрович скоро сдастся. Она не ошиблась.
Тетина идея постепенно и незаметно овладела воображением
Василия Петровича. В конце концов идея была вовсе не так наивна, в ней было
много здравого смысла. Больше того: она втайне очень нравилась Василию
Петровичу, так как отвечала его взглядам на жизнь, постепенно сложившимся за
последнее время, особенно после Швейцарии. Эти взгляды были весьма
неопределенные, туманные: странная смесь Жан-Жака Руссо и народничества,
хождения в народ и натурального воспитания. Он представлял себе какую-то
чистую, патриархальную жизнь на лоне природы, независимую от государства.
Маленький, цветущий клочок земли, возделанный собственными руками семьи, без
применения наемного труда. Нечто швейцарское, кантональное…
Сейчас его мечта, казалось, близка к осуществлению. Было
все: и маленький клочок земли, и фруктовый сад, и даже виноградник, что
особенно усиливало сходство с Южной Швейцарией. Правда, не было гор, но зато
было море, купанье, рыбная ловля. А главное – личная свобода и независимость от
государства. Какое прекрасное воспитание детей!