Эммаус - читать онлайн книгу. Автор: Алессандро Барикко cтр.№ 6

Мать Андре узнала обо всем, как только вышла из родильного зала. Потом ей принесли спящую Андре. Она прижала младенца к груди и ясно осознала, что та страшная операция на сердце, которой ее подвергла судьба, выше ее сил — и чьих бы то ни было. Рана осталась в ее душе навсегда.

Когда спустя несколько лет бабушка умерла, ей устроили великолепные похороны, на которые приехали люди со всего света. Мать Андре отправилась туда в красном платье: многие вспоминают, что оно было слишком коротким и обтягивающим.

Отец Андре и сегодня, не то умышленно, не то по рассеянности, называет свою дочь именем погибшей сестренки: Люси — так он обращался к своей старшей дочурке, когда брал ее на руки.

Андре бросилась с моста четырнадцать лет спустя после смерти сестры. Она не стала дожидаться дня рожденья: сделала это просто в обычный день. Она вдохнула ту черную воду и в каком-то смысле сделала это во второй раз.

Нас четверо: мы вместе играем, у нас музыкальная группа. Святоша, Бобби, Лука и я.

Играем мы в церкви. В своем кругу мы — звезды. Наш священник знаменит своими проповедями, и мы играем на его службах. Церковь всегда полна народу, послушать нас приходят даже из соседних кварталов. Иной раз наши мессы длятся больше часа, но прихожане не возражают.

Разумеется, нас волнует вопрос, а действительно ли мы хорошо играем, — но найти ответ на него у нас нет возможности, поскольку мы исполняем особую музыку, в особом месте. Где-то далеко кто-то сочиняет эти песни для известных католических издательств, а мы их поем. Они хороши лишь в церкви — если, к примеру, кто-нибудь из авторов вдруг начнет исполнять их в другом месте, люди станут недоумевать, что с ним такое приключилось. Это не рок, не бит, не фолк — ничего такого. Наша музыка — как алтари из мельничных жерновов, облачения из мешковины, чаши для причастия из обожженной глины, храмовые постройки из красного кирпича. Та же самая Церковь, что когда-то заказывала фрески Рубенсу и купола храмов — Борромини, теперь обратилась к евангельской эстетике с каким-то шведским уклоном, на грани протестантизма. Все это не имеет ни малейшего отношения к красоте — не более чем дубовая скамья или крепко сработанный плуг. Ни малейшего отношения к красоте, которую тем временем творят люди за стенами храма. И это тоже касается нашей музыки: она прекрасна лишь там, внутри, и лишь там она истинна. А если отдать ее на растерзание миру — от нее ничего не останется.

Тем не менее вполне возможно, что мы действительно хорошо играем — не исключено. Бобби больше остальных в это верит: он говорит, что нам следует попробовать сыграть наши песни вне церкви. В качестве сцены отлично подойдет приходской театр, считает он. На самом деле он понимает, что это не так: мы должны будем играть в местах, где сильно накурено, где бьют посуду, где у девушек во время танца может выскочить грудь из выреза платья. Там нас разорвут на куски. Или сочтут сумасшедшими — не знаю точно.

Бобби хотел как-нибудь ускорить события и вспомнил об Андре.

Андре танцует — как все девушки в их мире. Причем современные танцы, а не те, старинные, что танцуют на носочках. Время от времени они ставят спектакли, сценки; а учитывая, что и наши девушки тоже иногда в них участвуют, мы туда ходим. Поэтому мы видели, как танцует Андре. В определенном смысле там — как в церкви, поскольку зрители представляют собой сообщество, обособленное от остального мира: родители, бабушки и дедушки; само собой, они много аплодируют. Происходящее там тоже не имеет ни малейшего отношения к настоящей красоте. Только порой какая-нибудь девушка на сцене вдруг начинает источать удивительную силу, словно бы отрываясь от земли. Даже мы это замечаем, хотя ничегошеньки в танцах не понимаем. Сама девушка при этом может быть некрасивой, с некрасивым телом — физическая красота тут не имеет значения. Важно лишь то, какие они на самом деле.

Бобби вспомнил об Андре, потому что она тоже танцует.

— Танцует, но не поет.

— Кто знает, может, она поет, просто нам это неизвестно.

— Может, она поет очень плохо.

— Какая, к черту, разница — ты же видел, какова она на сцене?

Мы ходим вокруг да около, однако правда в том, что она — по ту сторону границы, более, чем кто-либо другой из наших сверстников, а мы знаем: если существует в мире наша музыка, искать ее нам следует за этой границей — и мы хотим, чтобы Андре нас через нее перевела. Хотя мы, разумеется, никогда себе в этом не признаемся.

В общем, Бобби позвонил ей — с третьей попытки ему удалось с ней связаться. Он назвал свое имя и фамилию, но они ни о чем ей не говорили. Тогда он еще кое-что рассказал о себе: где находится магазин его отца и что у него, Бобби, рыжие волосы. Она поняла.

— Мы хотели попросить тебя спеть с нами: у нас группа.

Андре, видимо, ответила что-то: Бобби некоторое время молчал.

— Нет, по правде говоря, пока что мы играем только в церкви.

Опять молчание.

— Да, во время мессы.

Молчание.

— Нет, тебе не придется петь во время мессы: мы хотим создать настоящую группу и играть во всяких увеселительных заведениях.

Молчание.

— Не те песни, что мы поем на мессе, а те, что мы сами сочиняем.

Молчание.

Мы трое стояли вокруг Бобби, а он все время отмахивался от нас, жестом просил помолчать. В какой-то момент он даже засмеялся, хотя и несколько натужно. Потом еще что-то сказал, попрощался с Андре — и повесил трубку.

— Она отказалась, — сообщил он нам. И не стал ничего больше объяснять.

Мы, конечно, были разочарованы, но при этом пребывали в состоянии некой эйфории, как люди, хоть чего-то добившиеся. Ведь мы с ней говорили. Теперь она знает о нашем существовании.

Так что до дома Луки мы добрались в отличном настроении. Это я придумал отправиться туда. Мы к нему никогда не ходим: кажется, его родители не очень-то жалуют гостей, так как отец ненавидит беспорядок, но быть может, наш визит что-то значил для Луки и его матери. В конце концов мы напросились на ужин. Они обычно едят на кухне, за узким длинным столиком, даже не за столиком, а чем-то вроде подвесной полки: сидят перед ней в ряд, все трое, лицом к стене. Белой стене. Но ради такого случая мать Луки накрыла ужин в гостиной. В наших домах эта комната как бы не существует: ее используют лишь в особо торжественных случаях, например для молитвенных бдений по покойнику. Однако мы ужинали именно там. Отец Луки нам искренне обрадовался; он сел во главе стола и указал нам наши места — и вдруг превратился в обычного человека, без каких бы то ни было условностей, уверенно выступавшего в роли главы семьи — словно в тот вечер он стал отцом всем нам. Однако когда суп разлили по тарелкам и он уже сжимал в руке ложку, Святоша сложил руки перед собой и, склонив голову, начал читать благодарственную молитву. Он читал ее громко. Ее слова очень красивы.

«Благослови, Господи, эту трапезу, вкушаемую нами от щедрот твоих, благослови тех, кто ее приготовил. Помоги нам вкусить ее с радостью, в простоте душевной, и научи нас делиться хлебом и радостью с другими».