Гибель Богов - 2. Книга 2. Удерживая небо - читать онлайн книгу. Автор: Ник Перумов cтр.№ 18

Гелерра взмыла выше, переворот через крыло, и вот она уже падает, падает камнем прямо туда, где раскрылся незримый, но от того не менее крепкий щит, прикрывающий вражьих чародеев.

«Арбаз! Самый сильный твой заряд, сюда, там, где я, пали!»

«Адата! Ты…»

«Выполняй!»

Арбаз, обошедший со своей дюжиной лучших мастеров-огнебросчиков фланг быкоглавцев, выдержавший оба удара некромантов, больше не спорил и не терял даром времени. Из дула его бомбарды вырвался огненный шар, обманчиво-медленно взлетел по высокой дуге.

Радужные змеи и морматы мигом рванулись вверх, уходя от готового расцвести огненного цветка.

Гелерра оставалась.

Никто, кроме меня. Я должна открыть им дорогу.

Сжать всесокрушающую ярость гномьего пламени, превратить его в тонкое, до предела заострённое копьё, туго, словно волосы в косе, сплести вместе огненные языки — и ударить, словно тараном, в невидимую защиту некромантов.

Гелерре на миг почудилось — из неё разом вышибли всю кровь, словно бросив в мельничные жернова. Огонь пронёсся по опустевшим жилам, толкнулся в сознание, вырвался на волю через глазницы и обессилевшая гарпия, сложив крылья, кубарем полетела вниз.

Она не увидела, как незримый доселе щит разлетелся веером голубоватых и изумрудных осколков, не увидела безмерное удивление на равнодушных до этого ко всему лицах некромантов; не увидела и то, как морматы вместе с сородичами Репаха ринулись на них со всех сторон.

Гелерра уходила во тьму.

Ску-у-у-учно. Ой, как ску-у-у-учно, хоть волком вой, хоть выпью реви. Хотя выпь-то как раз и не ревёт… Охти, тоска смертная.

Молодой монах — у него едва-едва закурчавилась редкая бородка — перевернулся на другой бок. Жёсткий лежак в узкой келье, щель окошечка — насмешка, а не окно, честное слово. В келье, кроме свечи, песочных часов, кувшина с водой, поганой кадушки для ночных надобностей да образа Святых Праведных Сил, ничего нет, даже молитвенника, потому как молитвенники положены одним лишь пожилым отцам, кого память начинает подводить, а молодым следует полагаться на собственную голову, на что ж ещё, а это тоска-а-а-а-а такая-а-а-а-а…

Монашек не то зевнул, не то вздохнул. Свеча горела хоть и тускло, но ровно, выхватывая из мрака узкое лицо с высокими скулами, тонкий нос с горбинкой, глаза, глубоко спрятавшиеся под надбровные дуги.

Учи, учи, учи. И помни, как тебе повезло, что не трудником бесправным спину гнёшь на монастырских полях, под дождём, аль жарой, али снегом. Это им, бедолагам, работа до седьмого пота и восьмого издыхания, а тебе — им на зависть! — сиди себе под крышей, в тепле, сытый… ну, или почти сытый… Книжечки почитывай, молитвы запоминай, отцу настоятелю выученное отчитывай, да не просто так, а голосом ясным, чистым и по чину меняющимся.

Эх, спать всё равно не получится — через час уже зазвонят к ночной службе, «на ведьм и колдунов поношение». Час? — юноша взглянул на большие песочные часы. Ага, час всего. Лучше и не пытаться заснуть, потом просыпаться — мука мученическая. Отец настоятель непременно заметит, что носом клевал, что в глазах «огня веры» не было. А откуда ему взяться-то, огню этому, если Силы Святые отродясь никто никогда не видывал, одни только книжки и остались; так ведь в книгах я и сам такого понапишу, что только держись.

Да и потом… говорят, когда Праведные Силы являлись, то чудеса творили великие, огонь с небес сводили, по воздуху летали аки птица, болящих исцеляли, только что мёртвых не оживляли. Но с тех пор сколько уж годков пролетело, сколько воды утекло? Праведные Силы — шестеро их было, мужей четверо и жён две, красоты несказанной, и о том рассказы оставлены в книгах, усердными перьями записанные. Да вот только толку с тех рассказов никакого. Чудес никто творить не может, кроме ведьм. Да и те ведьмы, если призадуматься…

Призадуматься. В этом-то всё и дело. В монастыре жизнь легка ещё и тем, что думать не надо. Трудники, так те и вовсе думать небось не умеют.

Матфей вздохнул, поправил фитиль, снял нагар и уселся на жёсткий лежак, глядя в узкое оконце. Грубый камень, железные прутья решётки… Ведьма, отец-настоятель учил, ночной птицей или там мышью летучей к мужу, себя Праведным Силам посвятившему, проникнуть может и в прельщение ввести.

В прельщение ввести. Ох…

Тут мысли молодого монашка обрели совершенно иное течение. Некоторое время он сосредоточенно размышлял, какими же на самом деле могут оказаться детали этого самого «прельщения» и чем оно всё закончится.

Ох, ох, срамота-то какая!

Он воровато оглянулся, словно ожидая прямо здесь нарваться на строгий взгляд отца Андратия. Рукоблудие — грех страшный, Силы Святые так заповедали и кары за него назначили. Ох, сомнения, сомнения, грех ещё более тяжкий! Уверовать бы… Хорошо отцу настоятелю, он-то во всём так уверен, словно собственными глазами видел. А я вот не могу. Написано в Книге Творения, что создали Праведные Силы мир в шесть дней и шесть ночей, а на седьмой отдыхали все вместе и праздновали, окончанию труда радуясь, и оттого мы все отдыхаем в день седьмой, а шесть трудимся… Стоп-стоп, о чём это я? Ну да, Творение. Откуда мир явился, что началом стало и что было ещё раньше? Вот тут-то я и могу только своим глазам верить. А то напишу, что мир, мол, изблевал из уст своих страшенный зверь Умм-ра, и что тогда? Напишу, что изблевал, и потому-то у нас и житуха такая отвратная, и зима полгода, и лето засушливое, весна короткая, а осень дождливая да гнилая, и поди-ка, поспорь со мной! Я так видел, и всё тут.

Ох, ох, да что ж за мысли-то мне в голову лезут?! А ну как Силы Святые и впрямь каждое слово, про себя сказанное, слышать могут?

Матфей сглотнул и вновь пугливо оглянулся.

Нет, никого. Неоткуда им тут взяться, Силам Праведным. Никто их никогда не видел, никогда не слышал. Только книги и остались. А книгам веры нет, если только сам всего не проделаешь. Эвон, у отца Мерафе в библиотеке — чего только нет, а в сундуках, от посторонних запертых — труды и по алхимии, и разысканию существ небывалых, необыкновенных, и там, в этих книгах — то, что проверить можно. Повторить. Сделать самому. И те, кто их писал, знали — другие проверят. А значит, писали с толком, сознавая, что делают. Особенно потому, что жизнью рисковали.

Эх, заглянуть бы в те сундуки! Да не одним глазом, как доселе удавалось, когда отцу Мерафе помогал, а как следует. Не зря же он, Матфей, грамоте обучен, да не только Праведными Силами даденной. Давались ему чужие словеса, легко давались, другим клирикам на зависть. Так он и к отцу Мерафе попал, старик столько этих языков знает, что сам, наверное, забыл сколько. В обители чужую речь учили, потому как паломники благочестивые и из-за моря приплывают.

Вот только не подумал никто, что на иных языках и книги иные читать можно. А отец Мерафе — он как неразумный, право слово. Радуется, словно дитятко, когда кто-нибудь в его сундуки нос сунет. Правда, не во все. Некоторые — самые интересные! — он никому не показывает. Даже ему, Матфею Исидорти, хоть он уж так старался, так старался, старику угождая! Даже отец настоятель заметил и похвалил, мол, вот истинная любовь ко брату старшему — когда он, Матфей, отцу библиотекарю замёрзшие ноги в горячей лохани отпаривал.