Птицы, звери и родственники - читать онлайн книгу. Автор: Джеральд Даррелл cтр.№ 41

С тех пор мы ничего больше не слышали о капитане Криче. Но все сошлись, что несостоявшийся великий роман нашей мамы ознаменовал собой благоприятное начало года.

Летнее солнце палило над островом, словно гигантская жаровня. Даже в тени оливковых рощ невозможно было найти прохлады, а едва наступал знойный голубой полдень, как все настойчивее нарастал неумолчный пронзительный стрекот цикад. Уровень воды в прудах и каналах падал, и грязь по краям трескалась под лучами солнца, будто по ней выпиливали лобзиком. Море стояло недвижно, словно шелковый ковер, а вода на отмели прогревалась так, что и купанье не освежало. Хочешь насладиться прохладой, выгребай на лодке на глубину – кругом полный штиль, движешься только ты и твое отражение – и ныряй. Ощущение такое, будто ныряешь в небо.

Наступило время бабочек и мотыльков. Днем, когда на склонах холмов безжалостное солнце, казалось, иссушало последнюю каплю росы, можно было поймать больших томных парусников. Элегантно и как бы рассеянно перепархивали они с куста на куст. Перламутровки, пламенеющие словно живые угольки, быстро и ловко переносились с цветка на цветок. Капустницы, золотистые белянки, лимонно-желтые и оранжевые крушинницы порхали туда-сюда на своих точно неопрятных крылышках; с шорохом похожим на кошачье мурлыканье, скользили, едва касаясь травы, крохотные пушистые самолетики – бабочки-толстоголовки; на блестящих известняковых плитах восседали красные адмиралы, пламенея словно драгоценные украшения Вульворта, то раскрывая, то складывая крылья, будто изнывая от жары. Ночью у ярких ламп кипело настоящее царство мотыльков, а для большеглазых плосколапых розовых гекконов, поджидающих на потолке, наступал пир горой – они насыщались так, что потом едва могли двигаться. Откуда ни возьмись налетали в комнату зеленые и серебряные олеандровые бражники и в порыве безумной страсти бились о ламповое стекло, да с такой силой, что стекло разбивалось вдребезги. Таинственно слетали вниз по каминной трубе бражники «мертвая голова» в имбирную и черную крапинку, по плюшу их грудки словно вышит зловещий знак – череп со скрещенными костями. Спустившись по трубе, они застревали в каминной решетке, помахивая крыльями и попискивая словно мыши.

На склонах холмов, где простирались поля вереска, теплого и иссушенного солнцем, бродили и сновали в поисках добычи черепахи, ящерицы и змеи; среди зеленых листьев мирта медленно и зловеще, покачиваясь из стороны в сторону, свисали богомолы. Послеполуденное время – наилучшее для исследования жизни холмов, но и самое жаркое. Солнце барабанило по черепушке, а земля даже через подошвы сандалий жгла как раскаленная сковородка. Вьюн и Пачкун, страшась такого солнцепека, никогда не ходили на прогулки в это время дня, но Роджер, неутомимый в изучении естественной истории, всегда был со мной – тяжело дышал, мучительно сглатывал слюну, но шел.

Мы с ним пережили множество приключений. Как-то с изумлением наблюдали мы двух в стельку пьяных ежей, объевшихся забродившими виноградинами, которые они подбирали под лозами. Колючие пьянчужки ходили кругами, икая и громко взвизгивая, и угрожающе шипели друг на друга при столкновении. Раз попался красный, как осенний лист, лисенок, который поймал среди вереска свою первую черепаху. Черепаха, как обычно в таких случаях, флегматично спрятала голову и ноги под панцирь и плотно закупорилась, словно дорожный чемодан. Но лисенок успел-таки заметить движение и осторожно, ушки на макушке, прохаживался вокруг черепахи, дожидаясь, пока она высунет голову и ноги наружу. Затем, поскольку он был еще только игривым детенышем, он быстрым движением ударил лапкой по панцирю и отскочил, а потом залег и, зажав головку между лапками, несколько минут наблюдал за черепахой. Наконец он живо скакнул вперед и после нескольких безуспешных попыток схватил все же добычу челюстями и с высоко поднятой головой гордо побежал через вереск. Здесь, в этих холмах, мы наблюдали, как черепашата вылупляются из яиц, разбивая тонкую, словно бумага, скорлупу; у каждой новорожденной черепашки был столь мудрый взгляд и такая морщинистая головка, словно с момента ее рождения прошли не минуты, а тысячелетия; здесь же я впервые наблюдал брачный танец змей.

Мы с Роджером пристроились под большим миртовым кустом, где было хоть немного тени. Нечаянно спугнув сидевшего на соседнем кипарисе ястреба, мы терпеливо ждали, когда он вернется на место, чтобы получше его рассмотреть. Вдруг примерно в десяти футах от нас я увидел двух змей, пробивавших себе путь сквозь коричневое сплетение стеблей вереска. Роджер, который боялся змей, жалобно заскулил и прижал уши. Я шикнул на него и стал наблюдать за змеями. Одна из них совершенно явно преследовала другую по пятам. «Интересно, зачем? – подумал я. – Неужели хочет съесть?» Наконец змеи выбрались из вереска, но когда они заползли в пучки выбеленной солнцем травы, я потерял их из виду. Проклиная судьбу, я уже готов был выбраться из своего укрытия и подойти поближе, однако они неожиданно возникли на сравнительно открытом месте.

Тут преследуемая змея остановилась, а та, что ползла сзади, устроилась сбоку. Так они с мгновение полежали неподвижно, а затем преследователь принялся тщательно обнюхивать голову преследуемой. Я решил, что первая змея была самкой, а вторая – ее дружком. Тот продолжал тыкаться головой в голову и шею подруги, пока слегка не приподнял их от земли. Самка застыла в такой позиции, а партнер, отодвинувшись на несколько дюймов назад, тоже поднял голову. Так оба и замерли неподвижно, и довольно долго таращили друг на друга глаза. Затем самец медленно скользнул вперед и обвился вокруг тела самки;

Обе переплетенные змеи поднялись вверх, насколько могли, чтобы не потерять равновесие, и некоторое время вновь побыли в неподвижности, а затем принялись раскачиваться, толкая друг друга, как борцы на ринге. Их хвосты извивались, цепляясь за корни травы – видимо, для пущей устойчивости. Вдруг змеи расплелись и распались, задние концы тел встретились – и, спутанные, словно играющие в цепочку на карнавале, они довершили свою брачную церемонию под лучами солнца.

В этот момент Роджер, который все с большим неудовольствием воспринимал мой интерес к змеям, встал и отряхнулся, давая понять, что с его точки зрения нам лучше продолжить путь. К несчастью, змеи заметили его. На какое-то мгновение они сплелись в клубок, блестя кожей на сеянце, затем самка выпрямилась и быстро поползла под покров вереска, волоча за собою партнера, по-прежнему приплетенного к ней с хвоста и оттого выглядевшего весьма беспомощно. Роджер взглянул на меня, слегка чихнул от удовольствия и завилял своим куцым хвостом. Но я был очень недоволен его поведением и сказал ему пару ласковых. В конце-то концов, втолковывал я, он и сам ухлестывает за суками – и как бы он себя почувствовал, если бы как раз в минуту безумной страсти его застигла какая-нибудь опасность и его бы вот так же позорно уволокли с поля любви?

Когда настало лето, остров наводнили толпы цыган – помочь в уборке урожая, а заодно стянуть все, что плохо лежит. Вот они целыми семействами движутся по белым от пыли дорогам на осликах или покладистых маленьких пони, блестящих как каштаны; глаза у цыган черные, словно ягоды терновника, кожа почти дочерна сожжена солнцем, волосы растрепаны, лохмотья – под стать прическам. Их таборы при всей своей нищете – само очарование: на дюжине костров дюжина котлов, в которых булькает всякая всячина; старые женщины, сидящие на корточках в тени грязных палаток с односкатной крышей, старательно ищут насекомых в головах у малышей; ребятишки постарше, встрепанные, как листья одуванчиков, с криками катаются и играют в пыли. Те из мужчин, у которых есть побочная работа, заняты ею: один связывает разноцветные воздушные шары, так что вместе они образуют причудливые звериные морды; другой – похоже гордясь, что будет показывать представление театра теней с Карагеозисом ‹Карагеозис – буквально: «черноглазый» – герой грече ского фольклора типа нашего Петрушки›