Птицы, звери и родственники - читать онлайн книгу. Автор: Джеральд Даррелл cтр.№ 35

Вытащив совиный клюв из столь необычной ловушки, я принес сову к себе в спальню и водворил ее в картонную коробку. От греха подальше.

А место, доложу я Вам, удивительно милое!

Как мне хочется, чтобы Вы приехали и посмотрели сами!

Если приедете, я бы устроил Вас на славу да угощал всласть – хотите, имбирным пивом с креветками,

А хотите – красным вином с фигами.

Эдвард Лир

Когда наступила весна, мы переселились в новую виллу – элегантную, белоснежную, приютившуюся в тени огромной магнолии посреди оливковых рощ, неподалеку от того места, где находилась наша первая вилла. Новое наше жилище стояло на холме, возвышаясь над огромной плоской местностью, расчерченной, словно гигантская шахматная доска, оросительными каналами, разделяющими поля. Когда-то давно эти каналы служили венецианцам для добычи соли – по ним поступала соленая вода из большого соленого озера, по берегам которого и расположились эти земли. Но озеро давно уже затянуло илом, а каналы заполнились пресной водой, стекающей с холмов, благодаря чему все, что здесь ни посеешь, произрастает пышно. К тому же всяческих зверюшек тут видимо-невидимо, и когда я выходил на ловлю, меня, как правило, ожидала удача.

Весна на Корфу никогда не затягивает с приходом. Казалось, еще накануне властвовали зимние ветры, очищавшие небо от облаков, так что оно становилось синим, как дельфиниум, но вот прошли дожди – и долины заполонило множество диких цветов; розовый оттенок пирамидальных орхидей, золото крокусов, высокие бледные острия златоцветника, голубые глаза гиацинтов смотрят на вас из травы; словно окрашенные вином анемоны склоняются под легким ветерком. Оживают и оливковые рощи, полнящиеся гомоном только что прилетевших птиц, – вот розово-черные удоды с поднятыми, точно от удивления, гребешками пробуют своими длинными кривыми клювами мягкую землю среди пучков изумрудной травы; вот щеглы, звеня и насвистывая, весело перепрыгивают с ветки на ветку – их оперение отливает золотым, алым и черным. Вода в каналах становится зеленой от водорослей, с которыми переплетаются нити жабьей икры, похожие на ожерелья из черного жемчуга; что-то квакают друг другу изумрудно-зеленые лягушки, а водяные черепахи с черными, как эбеновое дерево, панцирями вылезают на берег, чтобы выкопать ямки и отложить яйца. Тонкие, будто ворсинки, только что вылупившиеся, голубые как сталь стрекозы проносятся сквозь подлесок словно дым, порою внезапно застывая в воздухе. Приходит время, когда по ночам по берегам каналов зажигаются трепещущие зелено-белые огоньки тысяч светлячков, а днем, словно алые фонарики в тени травы, вспыхивают ягоды дикой земляники. Да, это волнующее время – время новых поисков и новых открытий, время, когда, перевернув корягу, находишь под ней всякую всячину: от гнезда мыши-полевки до извивающихся червячков, блестящих, словно вылитых из бронзы.

Как-то раз, когда я носился по полям, пытаясь поймать несколько коричневых водяных змей, обитавших в оросительных каналах, издали меня окликнула немолодая женщина, которую я немного знал. Стоя по щиколотку в жирном суглинке, она копала в земле мотыгой с широким лезвием на короткой ручке. На ней были неуклюжие чулки из грубой овечьей шерсти, которые крестьяне надевают для работы в поле.

– Скорей сюда! – позвала она. – Я кое-что нашла для тебя!

Добежать быстро было никак невозможно. Каждое поле со всех сторон окружали оросительные каналы, перебежать через которые можно было только по мосткам. Каналов этих было шесть, и поиск мостков через каждый напоминал поиск пути по лабиринту.

– Быстрей! Быстрей! – кричала женщина. – Убегут ведь!

Я несся как угорелый, прыгая и спотыкаясь; перебегая по дощатым мосткам, несколько раз едва не оказался в канаве. Наконец, задыхаясь, я добежал до нее.

– Вот, – показала крестьянка. – Только осторожнее, смотри, укусят!

Она, оказывается, выкопала из земли охапку листьев, в которой что-то шевелилось. Я осторожно разгреб листья ручкой моего сачка для бабочек и, к радости своей, увидел четырех толстеньких новорожденных ежат, розовых, как цикламены, с мягкими белоснежными колючками. Глаза у них еще не прорезались, и они копошились и тыкались друг в друга носами, словно новорожденные поросята.

Я подобрал их, бережно сунул за пазуху и, поблагодарив пожилую женщину, отправился домой. Я очень волновался за своих новых питомцев – ведь они были такими крохотными! У меня уже жили два взрослых ежа, которых я назвал Чесотка и Царапка, прежде всего из-за неимоверного количества блох, которые нашли на них приют. Но эти ежи так и не стали по-настоящему ручными. Нет, думал я, детеныши будут совсем другими! Я стану им родной матерью! Я мысленно представил себе, как гордо шествую через оливковую рощу, а передо мной – собаки, Улисс, две сороки, а у самых ног моих четыре ручных ежа, и все обучены разным фокусам!

Вся семья собралась на увитой виноградом веранде, и каждый занимался своим делом. Мама вязала, считая петли то вслух, то про себя, но каждый раз чертыхалась, сбившись в счете. Лесли, сидя на корточках на каменном полу, тщательно взвешивал порох и серебряные шарики дроби и набивал ими красные гильзы. Ларри читал какой-то фолиант и время от времени раздраженно взглядывал на Марго, которая тоже вязала какое-то просвечивающее изделие, но не на спицах, а на жутко гремучей машине, и при этом напевала, да еще и не в такт, неотвязную песенку, из которой могла вспомнить только одну строчку:

– На ней был любимый жакет голубой, – щебетала она, – на ней был любимый жакет голубой, на ней был любимый жакет голубой, на ней был любимый жакет голубой…

– Слушай! В чем прелесть твоего пения, так это в упрямстве! – сказал Ларри. – Любой другой, поняв, что не в состоянии запомнить простеньких стишков, а те, что помнит, не в состоянии спеть правильно, тут же признал бы свое поражение и замолк бы надолго!

С этими словами он швырнул непогашенный окурок на пол, отчего Лесли буквально взорвался:

– Тут же порох! – прорычал он.

– Лесли, милый, – сказала мама, – не надо так кричать, не то я собьюсь со счета.

Тут я гордо вынул ежей и показал маме.

– Какие лапочки! – сказала она, устремив на них добрый взгляд сквозь очки.

– Так я и знал! Вечно он что-нибудь приволочет! – сказал Ларри, с отвращением разглядывая моих розовых питомцев в белых, словно меховых, шкурках. – И что сие значит? – вопросил он.

Я объяснил, что это новорожденные ежи.

– Да ну! – сказал он. – Ежи ведь бурые. Полная непосвященность моей семьи в жизнь окружающего мира всегда была для меня предметом беспокойства, и я никогда не упускал возможности просветить их. Я объяснил, что если бы ежата рождались с уже твердыми колючками, их мамаша испытывала бы при этом неимоверные мучения, и поэтому ежата появляются на свет с крохотными, мягкими, как резина, белыми иголочками, которые с легкостью можно согнуть пальцами, точно перышки. И только потом, когда ежата подрастают, колючки темнеют и твердеют.