– Где мой каррокино? – заорал он.
– А сам-то ты где был? – парировал Лари. – Кириос сами поехали.
– Так они украли мой каррокино? – вскричал кучер.
– Разумеется, они его не крали, балбес! – сказал Ларри, окончательно выведенный из терпения. – Им нужно было в город, а где ты шлялся, неизвестно. Вот они и укатили. Беги быстрей, может, еще догонишь.
Моля о помощи святого Спиридона, бедняга кучер со всех ног бросился сквозь оливковую рощу и помчался по дороге.
Не желая упускать заключительную сцену разразившейся драмы, я тут же побежал на наблюдательный пункт, откуда открывался прекрасный вид и на поворот к нашей вилле, и на дорогу, ведущую в город. Повозка как раз прошла поворот и бойко катила по направлению к городу. Дональд и Макс распевали счастливыми голосами. В этот момент кучер выскочил из оливковой рощи и, выкрикивая проклятия, бросился за ними в погоню.
Пораженный, Макс взглянул через плечо.
– Фолки, Дональд! Держись крьепче! – заорал Макс и принялся безжалостно охаживать кнутом несчастную клячу, и та со страху перешла в галоп. Впрочем, галопом такой бег называется только у лошадей Корфу – как ни старалась бедная животина, преследователь неотступно бежал в десяти шагах позади повозки, изрыгая проклятия и чуть не плача от ярости. Макс, вознамерившись любой ценой спасти товарища, все яростнее нахлестывал кобылку, а Дональд, свесившись за задний борт, время от времени кричал: «Ба-бах!» Наконец вся кавалькада скрылась из виду.
На следующее утро за завтраком все мы чувствовали себя слегка заезженными. Мама суровым тоном читала Ларри нотацию относительно тех, кто является за выпивкой в два часа ночи. Как раз в этот момент подкатила машина Спиро, и вот он уже вразвалочку восходит к нам на веранду, неся в руках огромный пакет, завернутый в коричневую оберточную бумагу.
– Это вам, миссисы Дарреллы, – сказал он.
– Мне? – молвила мама, надевая очки. – Что бы это могло быть?
Она осторожно развернула обертку. Там внутри сияла словно радуга огромная коробка шоколадных конфет – самая большая, какую я когда-либо видел за всю свою жизнь. К ней была пришпилена белая карточка, на которой красовалась надпись, выведенная явно трясущейся рукой:
«УМОЛЯЕМ, ИЗВИНИТЕ НАС ЗА ВЧЕРАШНЮЮ НОЧЬ.»
Дональд и Макс.
Глава восьмая. Совы и аристократия
Наступила зима. В воздухе стоял запах дыма – это сжигали оливковые сучья. Ветер хлопал и скрипел ставнями, гонял по темному, нахмуренному небу стаи птиц и опавшие листья. Бурые горы на материке уже надвинули лохматые снеговые шапки; дождь заполнял размытые скалистые долины бушующими пенистыми потоками, которые мчались к морю, унося с собою грязь и обломки. Достигнув моря, они растекались по палубой воде словно желтые вены, усеивая поверхность луковицами морского лука, бревнами и причудливо изогнутыми ветвями, мертвыми жуками и бабочками, пучками бурой травы и обломками камыша. Прорвавшись из-за убеленных вершин Албанских гор, на нас налетали бури, то осыпая тучами белых хлопьев, то окатывая струями пронизывающего до костей ливня, побеги молний расцветали и угасали, будто желтые листья папоротника.
Как раз в начале зимы я получил письмо.
«Дорогой Джеральд Даррелл,
Наш общий друг д-р Стефанидес рассказывал, что Вы страстный любитель природы и у Вас дома содержится множество всяких зверюшек. А посему я подумала: а не захотите ли Вы еще и белую сову, которую мои работники нашли при разборке старого сарая? К сожалению, у нее сломано крыло, но в остальном она чувствует себя превосходно и аппетит у нее отличный.
Если Вас это заинтересовало, я буду ждать Вас в пятницу к ленчу – лучше всего между четвертью первого и часом пополудни. Возможно, Вы будете столь добры, что сообщите, как Вы на это смотрите.
Искренне Ваша Графиня Мавродаки».
Это письмо взволновало меня по двум причинам. Во-первых, мне всегда хотелось иметь сипуху, а эта сова, судя по всему, таковою и являлась; а во-вторых, все общество Корфу годами доискивалось знакомства с графиней, но все напрасно: она предпочитала жить отшельницей. Обладая несметным состоянием, она жила в обширной венецианской вилле в глубине острова, не общаясь ни с кем, кроме работников, обслуживавших ее огромные поместья. Теодор был вхож к ней только потому, что консультировал ее как врач. Ходили слухи, что у графини большая ценная библиотека, и потому Ларри набивался на приглашение на виллу, но тоже безуспешно.
– Боже, – с горечью сказал он, когда я показал ему приглашение. – Я целые месяцы добиваюсь знакомства с этой старой гарпией, чтобы посмотреть ее книги, а тебя она приглашает на ленч! Что и говорить, нет на свете справедливости!
– А может, – предложил я, – я поговорю с ней после ленча? Вдруг графиня допустит тебя к книгам?
– Боюсь, что после ленча с тобой она не покажет мне не то что библиотеки, но даже прошлогоднего номера «Тайме», – вяло сказал Ларри.
И все-таки, несмотря на невысокое мнение моего брата относительно моих способностей к светскому обхождению, я был полон решимости замолвить за него словечко, если подвернется подходящая возможность. Сознавая, что это большое, даже торжественное событие, я решил одеться понаряднее. Мои шорты и рубашка были тщательно выстираны, и я уговорил маму купить мне новую пару сандалий и новую соломенную шляпу. Поскольку до виллы графини было довольно далеко, я отправился верхом на Салли, на которой по такому случаю были новое седло и новая попона.
Великий день, однако, выдался хмурым, земля раскисла. «Кажется, буря собирается», – подумал я, надеясь, однако, что это случится не ранее, чем я доскачу до виллы – ведь дождь испортит хрустящую белизну моей рубашки. Чем дальше я трусил среди олив, порою вспугивая вальдшнепов, которые выпархивали из-под миртов у нас под самым носом, тем больше нервничал. Я решил, что плохо подготовился к визиту. Во-первых, я забыл свою редкостную диковину – заспиртованного четвероногого цыпленка. Мне казалось, что графине было бы любопытно на него взглянуть, и уж по всяком случае, была бы тема для разговора, которая помогла бы преодолеть неловкость на первой стадии встречи. Во-вторых, я забыл проконсультироваться, как же все-таки правильно обращаться к графине. «Ваше высочество»? Слишком формально. Тем более когда тебе дарят сову. «Ваше сиятельство»? Уже лучше. А может быть, просто «мадам»? Ломая голову над тонкостями протокольного характера, я совсем забыл о Салли, предоставив ее самой себе, и она тут же впала в дрему. Из всех вьючных животных, по-моему, только ослы способны спать на ходу. В результате она сдрейфовала к обочине, споткнулась, и я, погруженный в раздумья, угодил в канаву, где было на шесть дюймов воды. пополам с грязью. Салли поглядела на меня с осуждающим удивлением, как обычно делала, когда чувствовала, что виновата. Я был вне себя от ярости. Я готов был придушить ее. Мои новые сандалии были полны липкой грязи, мои шорты и рубаха – такие чистые, такие образцово-показательные мгновение назад – были перепачканы грязью и остатками гниющих водорослей. Я чуть было не разрыдался с досады и обиды. До дома было слишком далеко, чтобы успеть вернуться и переодеться. Оставалось только одно – каким бы жалким ни был мой вид, упорно двигаться к цели, тем более что мне теперь уже было все равно, как обращаться к графине, я был уверен, что, единожды взглянув на мой цыганский вид, она тут же отошлет меня домой. Тогда – прощай сова, прощай библиотека! «Какой же я болван! – думал я с горечью. – Шел бы пешком, не доверялся бы этой безмозглой твари! Ишь, уши торчат как камыши!»