Медведки - читать онлайн книгу. Автор: Мария Галина cтр.№ 52

Папа так и стоял посреди комнаты.

Я помог ему стащить тяжелое габардиновое пальто, обнял за плечи и повел в спальню. Он шел, послушно переставляя ноги.

Кровать они не успели поменять. Хоть это хорошо. А вот коврик с оленями куда-то делся. И вычурное, в завитушках, бра в стиле семидесятых тоже пропало. Стены в бежевых пупырышках, словно на них брызнули кофе. Светильники конусами. Такая обстановка бывает в средней руки гостиницах.

– Завтра почитаешь мне свои мемуары. Много написал?

– Какой в них прок, – вяло сказал папа, – кому они нужны?

Он так и лег на кровать в своем черном приличном костюме и сбившемся набок галстуке, который он все время разглаживал ладонью.

– Мне.

– Вот только не надо врать. А Сережа слушал. Я ему читал.

– Ты хоть галстук сними.

– Нет! – сказал папа.

Я все-таки заставил его переодеться в халат. Халат тоже был новым. Я так и не собрался купить ему халат. А вот Сметанкин купил.

Папа вроде заснул, свернувшись под одеялом в защитной позе эмбриона.

Я оставил гореть один из конусов, чтобы не оставлять его в темноте, а сам прошел в чужую белую гостиную и лег на чужой белый диван. Кому нужен белый диван, спрашивается? Он вдобавок был скользким – искусственная кожа. Я все время норовил сползти на пол.

Я отобрал у Сметанкина родственников. Он отобрал у меня папу. И квартиру. Не в буквальном смысле. Просто больше это было не мое жилье.

Я встал и прошел на очень чистую кухню. Поставил новый чайник на новую плиту. Сметанкин забил шкафчики китайским зеленым чаем, арабским кофе в зернах и прочими продуктовыми символами красивой жизни. Папа, наверное, постеснялся ему сказать, что от кофе у него изжога, а чай он любит простой, черный байховый... Был когда-то такой чай. Черный. Байховый. Что такое «байховый»? Я не знал. А Интернета у папы не было.

Чайник засвистел. Я бросил в прозрачный заварочный чайник крохотный зеленый комочек, который вдруг распустился огромным чудовищным цветком. Папа такое пил?

Еще я вдруг сообразил, что в квартире нет ни одной книги. Наверное, они сложили их в кладовой до конца ремонта. Может, Сметанкин хотел купить приличные книжные шкафы. Просто не успел.

Или стенку. Такому, как он, должны нравиться стенки.

Интересно, что поделывают Тимофеевы, Скульские и Доброхотовы? Их ведь поселили в одну и ту же гостиницу. Наверное, сидят в ночном баре, обсуждают случившееся.

Я отхлебнул чаю. Он был совершенно не похож на чай. Вообще ни на что не похож.

– Сережа!

Папа по-прежнему лежал в позе эмбриона и мелко дрожал. На бледном лбу капли пота. Ему холодно или жарко?

– Сережа, – сказал он, не открывая глаз.

– Папа, это я, Сеня.

– Сенечка, – папа открыл глаза и сердито добавил, – что-то мне нехорошо. Живот крутит. Эта их рыба...

Я вроде тоже ел эту рыбу.

Я прислушался к внутренним ощущениям. Было, конечно, паршиво. Но рыба тут ни при чем. Если нам плохо, рыба вообще редко виновата.

– Я сам! – сказал папа.

– Хорошо. Сам.

Он встал и, шаркая тощими ногами, направился в туалет. В туалете я еще не был. Там тоже наверняка все белое и чистое. И немножко бежевого.

Я на месте Сметанкина облицевал бы сортир и ванну веселеньким кафелем густого помидорного цвета. Багрец и золото. Пурпур и виссон. Самое то для санузла. Ну и кто мне мешал, спрашивается? Чего я боялся? Что папа будет недоволен? Он бы для виду поворчал, конечно...

Он что-то долго там задержался.

Я постучался – слабый папин голос ответил из-за двери:

– Сейчас!

Зашумела вода.

Он вышел, все такой же бледный, сгибаясь пополам. Пояс нового халата волочился за ним по новенькому ламинату.

– Лучше?

– Кажется, – сказал папа сквозь зубы, – немножко...

Руку он прижимал к животу. Хрен его знает, где тут грелка, но можно просто наполнить пластиковую бутыль горячей водой. Но вроде в каких-то случаях грелка вредна. В каких? Я не знал.

Может, активированный уголь? Он уж точно безвреден.

– Где твои лекарства?

– Не знаю, – сказал папа, не открывая глаз, – не помню.

Сбегать в аптеку? Оставить его одного?

– Сенечка, – сказал папа, – опять.

Я ждал, что он вновь проявит самостоятельность, но он сердито сказал:

– Помоги мне. Что стоишь, как чучело?

Под новым халатом он трясся.

Я проводил его до туалета, немножко подождал, потом постучал. Никакого ответа.

Сметанкин поставил чертовски крепкие двери. Наверное, лучшие двери в городе. В своей ценовой категории, конечно.

Раньше дверь в сортир можно было открыть, просто просунув в щель лезвие ножа – папа однажды так и сделал, когда я, лет восьми, обидевшись на что-то, заперся в туалете и не желал выходить. Ну и досталось же мне!

К тому же он обнаружил за бачком «Золотого осла».

А новая дверь плотно прилегала к новому косяку.

Палыч, по счастью, оказался дома. Он был в майке и лоснящихся старых брюках и почему-то в розовых пушистых тапочках с заячьими ушками.

– Опять через балкон лезть? – спросил он мрачно.

На бицепсе у него синела татуировка – русалка, обмахивающаяся хвостом-веером, и спасательный круг с надписью «Не забуду мать родную!».

Он не годился ни для какой книги. Разве что как второстепенный персонаж.

– Нет, – сказал я, – дверь взломать.

Палыч не удивился. Он вообще никогда не удивлялся.

– Сичас, – он развернулся и ушел, шлепая розовыми заячьими тапочками, но почти сразу же вернулся с деревянным плотницким ящиком, из которого торчали инструменты.

Царапины у дверного косяка закрасили, но след все равно остался. Это было похоже на то, как если бы в папину дверь, отчаявшись, скреблось огромное животное.

– Эту, что ли? – равнодушно спросил Палыч. То, что входная дверь была открыта, его не смущало.

– Нет, – я подвинулся, пропуская его, – в сортире.

– Жалко, – сказал он честно, – хорошая дверь.

– Хрен с ней, с дверью. Ломай. И быстро.

Палыч взял ломик и двинул. Суровая морская школа.

На пол посыпалась щепа и белая сухая крошка.

Туалет был в точности как я и думал. Бежевая шершавая плитка на полу, бежевая гладкая плитка на стенах...

Папа не сидел на унитазе. Он стоял на коленях, уткнувшись в край унитаза лбом. И не шевелился.