– Так я и знал, – желчно произнес Глеб. – Так я и знал, что ты не простишь мне Кати! Нина, я тогда был молодым, глупым. Ты не заметила, что с тех пор я изменился? Что я стал другим? Люди – они меняются, делают выводы, пытаются искупить вину, если в них хоть частичка совести осталась… Нина, я же всей своей жизнью пытался доказать, что я люблю тебя! Я искупил свою вину… Двадцать лет я был тебе предан, двадцать лет ни на кого не смотрел! Ты же… ты же меня казнила все эти годы. А дети… нет, не могу даже говорить об этом… – Он схватился за голову.
– А я не могла забыть про Катю, – облизывая губы, выпалила Нина. – Каждый день вспоминала – вот ты целуешь ее… вот ты целуешь ее, и у тебя такое лицо… такое… Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами!
– Почему ты тогда не ушла от меня? Была рядом и казнила, казнила, казнила… Нина, ты превратилась в палача! Ты изуверка! Лгать столько лет, притворяться… жить с другим… дети… ты даже в мелочах меня казнила! Часы! Какой спектакль с часами…
Нина вздрогнула.
– Ты и про часы знаешь… – вырвалось у нее. – Ну и ладно. Ну и ладно! – крикнула она. – Теперь ты понимаешь, как мне было больно!
– Нина… Нина. Почему ты не смогла меня простить? – с горечью спросил Глеб. – Если бы ты простила меня – как мы могли быть счастливы! Представь, только представь…
– Я не могу… – покачала она головой. – Не могу. Я все время вспоминаю тот день, тебя с Катей…
Глеб выдохнул сквозь зубы:
– Ладно, не будем больше об этом. Нина, повторяю: ты не должна была приходить к Куделиным. Зачем тебе понадобилось казнить еще и Зину? Ведь Зина Куделина – из тех людей, которых нельзя обижать. Она – кроткая. За таких, как она, – бог наказывает… – мрачно произнес Глеб.
– Ты заговорил о боге? Отли-ично… А как там религия относится к самоубийству? Как к греху, очень страшному греху. То, что твоя Зина – кроткая, никак не оправдывает ее поступка. О детях она подумала? С кем они останутся? Это я, что ли, о ее детях должна была думать?.. И вообще я с этой Зиной незнакома, не говорила с ней ни разу… Откуда я знала, какая она, можно ее обижать или нельзя… – Нина вдруг вскочила, принялась шагать по комнате – от одной двери до другой. – Глеб, не будь наивным. Тысячи, сотни тысяч людей встречаются, расстаются, женятся, разводятся… Ты статистику измен слышал? Изменяют – девяносто девять процентов мужчин и шестьдесят процентов женщин. И что, все должны теперь вешаться, стреляться, из окон прыгать? Да так бы все человечество давным-давно вымерло бы!
– Это не значит, что теперь можно все. Хотя про статистику это ты хорошо вспомнила… – вздохнул Глеб. – Я как раз принадлежу к тому самому одному проценту. Я реликт, Нина!
– И что ты вообще привязался – измена, верность… – Раздувая ноздри, Нина металась по комнате. – Есть те, кто изменяет, но относится к своим вторым половинкам – как к людям. Любит их. А есть те, которые верны, но… они садисты, изверги, негодяи… Кто сказал, что измена – это самое страшное предательство?! – закричала она. – Ты не изменял, но ты… ты не любил меня! Мне было плохо с тобой! Это ты казнил меня, ты убивал меня – каждый день, все эти двадцать лет, ты высушил мне душу!
– Я любил тебя, Нина. Я позволял тебе все. Я выполнял любое твое желание. И после этого ты говоришь, что я убивал тебя каждый день? – мрачно спросил Глеб. – Почему же ты не ушла от меня? Почему ты мне мстила – за один поцелуй, подаренный другой женщине? – исступленно повторил он вопрос, который продолжал мучить его. – Двадцать лет ты мне мстила, изничтожала наших общих детей… Зачем? Если ты меня так ненавидела – ушла бы, и точка!
Нина остановилась перед Глебом. Она выглядела настоящей фурией – горящие глаза, искаженное лицо, скрюченные руки… Он давно не видел жену в таком состоянии. Если точнее – он никогда ее такой не видел.
– Я люблю тебя, – надменно бросила Нина. – Вот почему.
– Такая любовь – хуже наказания, – покачал головой Глеб.
– Давай забудем все. Давай начнем все снова. Никогда не поздно!
– Нет.
– Ты нашел себе другую, да… Предатель! Я же говорила, ты – предатель!
– Нина, мне кажется, я все равно ушел бы от тебя, – медленно произнес Глеб. – Все к тому клонилось. Раньше еще ничего, а вот последние лет пять… Это вообще не жизнь, если подумать. Спектакль. Кукольный дом. Внешне все красиво, правильно… Барби и Кен – вот кто мы с тобой. Ты как маньячка бегала по врачам, я работал и пил, работал и пил… Потому ни одного искреннего слова… Наши отношения изжили себя, Нина. Наша любовь мертва. И Евгения тут ни при чем.
Нина поправила волосы.
– Тогда брось ее, – быстро, с ненавистью произнесла она. – Ты что, любишь ее, эту свою новую?
– Я ничего пока не могу сказать. Мы с ней лишь несколько дней вместе, – честно ответил Глеб. – Я знаю только одно: Евгения мне нравится. Мне хорошо с ней. Я… счастлив, да.
– Брось ее.
– Нина, брошу ли я ее, останусь я с ней – тебя это не касается. К тебе я не вернусь в любом случае.
– Ты что, хочешь развестись?!
– Да.
Жена прижала ладони к щекам. Она уже не следила за своими словами, движениями, интонациями…
– И… и как теперь? – прошептала она.
– Разведемся. Разменяемся.
– Ты хочешь разменять квартиру? – Нину вдруг затрясло.
– Да. А где ж мне жить? – удивился Глеб.
– У нее!
– Нин, я не альфонс.
– Тогда заработай себе на новую квартиру! – страстно закричала Нина.
– Нин, я не олигарх. Не миллионер даже.
– Снимай тогда! Сейчас все снимают!
– Зачем? Зачем, если у меня есть своя жилплощадь? Нина, я лишнего не собираюсь брать. Поделим все пополам, по закону.
– Нет! – Из глаз жены полились слезы. – Ты… ты меня бросил, обобрал…
– Нин, я что, должен после всего того, что ты мне устроила, отдать тебе все и благородно уйти? Ты в своем уме? Ты об меня ноги вытирала двадцать лет, а я – должен остаться бездомным? Поделим все – квартиру, дачу, деньги на счете. Пополам. Машина одна твоя, другая моя, как и было, – сквозь зубы процедил Глеб. – Послушай, я хочу создать новую семью. Детей хочу. Я собираюсь отдать все своим детям, ты понимаешь? Я не намерен и копейки лишней отдать – из того, что должно принадлежать моим будущим детям.
– Ага… Все – детям! Ты как Ленин прям!
– Нина, половину. Ты никак не пострадаешь. У нас большая четырехкомнатная квартира в центре… Можно очень хорошо разменять. Тебе не придется жить в коммуналке, о чем ты?
– А как я буду жить? Как? На что?
– Ты пойдешь работать, – спокойно ответил Глеб.
– Куда я пойду? Ты в своем уме? Мне сорок один год – пятый десяток пошел! Кто меня возьмет? Куда? В уборщицы мне идти?