— Грабли убери! — рванул вперед Филипп.
— П-с-с! — Озеров, не оглядываясь, издал звук, которым подзывают собак.
Двое сержантов бросились вперед, схватили Филиппа и заломили ему руки. Озеров медленно развернулся и с оттягом, с размаха врезал Филиппу в солнечное сплетение. Филипп на секунду потерял сознание, обвис на руках озеровских адьютантов. Те бросили его на пол. Филипп быстро пришел в себя, но не мог дышать, хватал ртом воздух, боль была такой чудовищной силы, что, казалось, внутри не осталось ни одного целого органа, только кровавая мешанина.
— Не смей! — закричала Арина.
— А я что? — куражился Озеров. — Я мирный, я добрый, пусть твой козел себя хорошо ведет.
Сержанты обнаружили ватрушки, хватали по одной, надкусывали, бросали на пол и топтали.
— Да ты брюхатая! — Озеров уставился на аккуратный животик Арины, обтянутый трикотажной футболкой. — Но я не брезгливый. Потешимся? Дашь мне, а потом моим пацанам?
Пацаны мерзко заржали. Филипп с трудом встал на четвереньки и пополз к жене.
— Филипп, не надо! — взмолилась Арина.
Озеров насмешливо наблюдал за ее ползущим и падающим мужем. И когда Филипп приблизился, потянулся, чтобы захватить ногу Озерова, тот сильно ударил кованым ботинком Филиппа в лицо. Филипп упал навзничь, изо рта у него потекла кровь.
— Какой непослушный! — прокомментировал один из полицейских.
— Плохой мальчик! — покачал головой другой.
— Плохим мальчикам бывает бо-бо, — добавил третий.
Они подражали главарю. Им нравилась эта игра: быть сильными, наглыми и одновременно изображать святую детскую невинность. На подносе уже не осталось ни одной ватрушки — все были размазаны по полу.
Арина, оцепенев от ужаса, а Озеров с улыбкой и удовольствием наблюдали за тем, как сержанты выворачивают карманы бессильного Филиппа. Вытащили деньги из бумажника, скривились — мало. Бумажник швырнули Филиппу в лицо. Сотовый телефон повертели в руках — дешевая модель. Бросили аппарат на пол и раздавили каблуком.
— Я вас убью! — прошамкал разбитым ртом Филипп.
И заработал три удара по ребрам. Каждый из полицейских «шестерок» отметился, саданув его в грудь. И на каждый удар Филипп отвечал невольным коротким стоном.
— Юрка! Прекрати! — Арина уже поняла, что насиловать ее не будут. Но избивание мужа было непереносимо. — Юрка, ты меня знаешь! — выкрикнула она.
Вряд ли Арина сумела бы объяснить, какое «знаешь» она имела в виду. Да и Озеров не мог испугаться ее угрозы. Этой-то пигалицы! С другой стороны, все школьные годы он, ястреб, нападал на нее, цыпленка. Но ведь не потоптал, не сожрал, не покалечил. По большому счету Арина его победила. И сейчас в ее глазах светилась отчаянная, на грани безумия, решимость.
— Пацаны! — дернул головой в сторону двери Озеров. — На выход!
Его послушались беспрекословно. В цехе остались Озеров, Арина и лежащий на полу избитый Филипп.
— Ах, какая женщина! — покачал головой Озеров, глядя на Арину.
Филипп услышал и беспомощно застонал.
— Молчите! — приказала Арина. — Молчите оба! Юрка, что тебе нужно? Зачем ты пришел?
— Мне надо тебя.
Филипп сделал попытку сдвинуться с места, изо рта у него вырывались булькающие звуки, пенилась кровь. Арина заставила себя не смотреть на мужа, не отводить взгляда от Озерова.
— Врешь! — сказала ему. — Тебе прекрасно известно, что я скорее умру, чем буду с тобой.
С жирного лица Озерова сползла маска дурашливого простачка и обнажилась истинная личина — зверя, дикого хряка, не знающего иного удовольствия, как сожрать кого-либо, чтобы набить брюхо или просто ради удовольствия убивать.
— Не хотите по-хорошему, — ухмыльнулся Озеров, — будет по справедливости. Я вас «крышую», вы мне отстегиваете. На первых порах десять тысяч в месяц, а там посмотрим. Или ваш долбаный бизнес прогорит, в прямом смысле слова. Ясно выражаюсь?
— Ясно, — ответила Арина. — Все? Теперь уходи.
— Наше вам с кисточкой! — попрощался Озеров.
Арина с трудом распрямила пальцы — все это время держала кулаки крепко сжатыми. На ладонях остались глубокие мелкие полумесяцы. «Надо ногти в порядок привести», — подумала Арина. Она всегда стригла ногти коротко, чтобы не мешали с тестом работать. Задеревеневшее тело не хотело слушаться, и первые шаги дались с трудом. И все-таки Арина напугалась меньше, чем можно было ожидать. Не будь она беременной, потеряла бы сознание от ужаса или, напротив, с криками и воплями бросилась бы царапать физиономии обидчикам мужа. Маленький ребеночек внутри будто посылал сигналы: «Вы там, снаружи, большие и сильные, и взрослые. А я беспомощный. Меня надо защищать. Если ты будешь волноваться или закатишь истерику, я могу умереть или родиться раньше времени, опять-таки умереть. Поэтому думай обо мне, а не об этих больших дяденьках».
Нечто подобное, если не хуже, случилось с Леной, приятельницей Арины. Лена была на седьмом месяце. К ним пришли и засиделись гости, Лена ушла спать, не дожидаясь конца гулянки. Ночью встала в туалет и обнаружила мужа на диване с одной из девиц. Поза была недвусмысленной, у девицы уже юбка была задрана, а у мужа штаны спущены. Лена застыла на секунду, а потом обхватила живот и стала приговаривать; «Мне нельзя волноваться! Я не буду волноваться! Сволочи! Гады! Мне нельзя нервничать, я не буду нервничать!» Пошла в туалет, вернулась в спальню, не переставая твердить: «Не буду волноваться! Пошли все к черту! Не стану нервничать!» Муж пытался извиняться, Лена послала его прочь с глаз и все гипнотизировала себя, самовнушала. Довольно успешно, потому что скоро заснула. Семейная жизнь с гулякой-мужем у Лены не ладилась, но сына она родила здоровенького и крепкого.
На негнущихся ногах Арина подошла к раковине, включила воду, намочила полотенце и только потом присела к мужу, принялась вытирать лицо от крови.
— Все нормально, Филипп, уже все хорошо.
— Что хорошо? — прошамкал Филипп. — Как ты… вы?
— Мы отлично. Лучше, чем у Лены, ведь ты мне не изменял.
— Чего? — дернулся Филипп и тут же застонал от боли.
— Так, к слову, не обращай внимания. Тебе очень больно? Сейчас «скорую» вызову.
— Не надо «скорой». Гадство! Все пропало.
— Ничего не пропало, пока ты, я и наша доченька живы.
До приезда врачей Арина рассказала мужу об Озерове — проклятии ее школьных лет.
— Я его убью, — проскрипел зубами Филипп.
— Стоит ли руки марать о мразь? Убьешь, в тюрьму сядешь, меня и дочку бросишь?
— Все равно убью, — упрямо твердил Филипп.
У него было сломано одно ребро и два треснуто. Выбиты два зуба, половина лица представляла собой сиреневый флюс. В больнице Филиппа накачали обезболивающими, и первая ночь прошла относительно спокойно. Но утром оказалось, что он не может без стона встать, сесть, повернуться, даже дышать было адски больно. В больнице им дали справку — освидетельствование побоев, но Филипп решительно не хотел подавать заявление в полицию. Он не верил, что Озерова с дружками накажут. «Они там все полицаи, — говорил Филипп, — натуральные полицаи, как бабушка рассказывала, как в войну». Филипп был ослеплен жаждой мести, и даже перспектива потерять бизнес уходила на второй план по сравнению с желанием поквитаться с Озеровым.